Журнал «Вокруг Света» №9 за 2005 год

Журнал Вокруг Света

Сведения о парке

Основателем парка считают ландшафтоведа Эрнеста Коэ, более 20 лет доказывавшего государству необходимость сохранения дикой природы в Эверглейдс. Документ о создании этого национального парка был подписан 6 декабря 1947 года президентом Трумэном. В 1993-м парк включили в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО, находящихся под угрозой. Стоимость экологических проектов для данной территории, рассчитанных на 10 лет, составила 25 млрд. долларов.

Общая площадь парка Эверглейдс – около 600 тыс. га, ежегодно парк посещают более 1 млн. туристов.

Здесь обитают 25 видов млекопитающих, более 400 видов птиц, 60 видов рептилий и амфибий, около 300 видов рыб.

Наиболее характерные для Эверглейдс

птицы: розовая колпица, анхинга, белый ибис, пеликан, фламинго, баклан, белоголовый орлан, скопа, каракара, различные виды журавлей, аистов, цапель, крачек и фрегатов.

Болота и озера Эверглейдс буквально кишат аллигаторами, достигающими порой шестиметровой длины. Изредка можно встретить леопарда.

В Международную Красную книгу занесено пятнадцать из обитающих здесь видов животных.

Вадим Кантор | Фото автора

Избранное: Бой быков. Петр Вайль

Бестселлер «Гений места» Петра Вайля до сих пор остается культурологическим путеводителем по городам и странам. По словам автора, он писался без малого пять лет, и собирание материалов для этой книги было намного интереснее самого написания. «Процесс писания, как таковой, – признался в одном из интервью Петр Вайль, – вещь довольно противная… Но вот готовить книжку, обдумывать ее, – очень интересно». Предлагаемая читателям глава «Бой быков», повествующая о Севилье, удивительно колоритна. И не столько потому, что Севилья неразрывно связана с Кармен, сколько сама Вселенная любви, по представлению автора, «есть увеличенная версия этого города».

В центре Севильи – замечательный памятник Кармен: невысокий, в рост. За спиной ее – променад на набережной Гвадалквивира, перед глазами – за потоком машин на Пасео-де-Кристобаль-Колон – вход на Маэстранцу, красивейшую во всей Испании арену боя быков. Кармен стоит там, где ее зарезал дон Хосе – оперный Хосе, потому что литературный сделал это в лесу, а какой смысл ставить в лесу памятники? Здесь подобравшая юбку и делающая шаг Кармен окружена автомобилями и людьми, и если б не белый цилиндр пьедестала, ждала бы со всеми перехода. Эту бронзовую фигуру в Москве назвали бы «теткой» даже в прежние времена. Таковы андалусские танцовщицы фламенко: на обложки журналов они не годны, тем более на подиумы. Эти женщины бывают красивы лицом, но фигура всегда чуть приземиста, коренаста по сравнению с нынешними нелепыми стандартами, все у них сбитое, плотное, упругое, соразмерное, и справедливость когда-нибудь восстановится, чучело Твигги, с которой все началось, сожгут на площади, манекенщиц отправят в баскетбол, аэробику включат в программу олимпиад, спадет с глаз преступная пелена, ученые докажут вредоносность диеты. Пока же облик Кармен банально будничен и пребывает в шокирующем контрасте с образом.

Вульгарная тетка стала воплощением свободы любви – то есть вопиющим оксюмороном, тем, чего не бывает. Кармен нужна, как рекордсмены с их заоблачно бессмысленными достижениями необходимы для того, чтобы миллионы школьников, помня о них, делали по утрам зарядку.

Кармен нужна, чтобы мужья и любовники меньше хамили. Совсем не перестать – держи Кармен шире! – но хоть не так часто, не так уверенно: в страхе перед шумным скандалом, видом опустевшего комода, простой оплеухой, наконец. Формулы Кармен столь прозаичны и незатейливы, что и цитировать их обидно: «Я хочу быть свободной и делать то, что мне нравится». Слова и не запоминаются – остается нечто, вызванивающее монистом и выщелкивающее кастаньетами гимн свободе. Но в конце концов величайший успех художника – когда его создание отрывается от текста.

В опере «Кармен» множество разговорных диалогов, занудство которых свело бы на нет душераздирающие мотивы Бизе, если б кто-нибудь из непрофессионалов помнил об этом. Точно так же никто не помнит, что в новелле Мериме собственно истории Кармен – всемирно известной истории Кармен – посвящена лишь третья глава из четырех. Четвертая – очерк об испанских цыганах в манере журнала «Вокруг света». Первая и вторая – повествование о встречах автора с доном Хосе и Карменситой.

Стиль предельно сдержанный, в полном соответствии с тургеневской характеристикой Мериме: «Похож на свои сочинения – холоден, тонок, изящен, с сильно развитым чувством красоты и меры и с совершенным отсутствием не только какой-нибудь веры, но даже энтузиазма». Если есть следы романтизма в «Кармен», как и в «Письмах из Испании», то лишь в восторге автора перед разбойниками и контрабандистами, восторге сугубо интеллигентском. Вообще же Мериме стилистически весь обращен в ту литературу, которая только

собиралась появиться. Его «Взятие редута» – поразительный прото-Толстой. Похоже, Мериме первым понял, каким жутким может быть нарочито бесхитростное описание войны, и в этом предвосхитил «Севастопольские рассказы» и батальные эпизоды «Войны и мира» – сделав это тогда, когда Лев Толстой еще не знал грамоте. Что до отношения к любви, то подлинный тонкогубый Мериме – в письмах: «…Все это ужасно – и ответственность перед женщиной, и заботы о ней, и то будущее, на которое ее обрекаешь. Как-то у меня был кот, и я очень любил с ним играть. Но когда у него появлялось желание навестить кошек на крыше или мышей в погребе, я задавал себе вопрос, могу ли я удерживать его около себя ради своего собственного удовольствия. И точно такой же вопрос задавал бы я себе, и с еще большими угрызениями совести, относительно женщины». Любопытно, что именно этот рационалист с банально-сексистским кредо (женщина – кошка), «сухой и иронический» (Франс), оказался создателем образа Кармен.

Здесь – прекрасный образец избирательного чтения. Будь новелла Мериме воспринята во всей полноте, она осталась бы полусотней страниц в собрании сочинений. Но литература – процесс двусторонний, обоюдный. Состоялся отбор. В читательскую память вошла примерно половина объема – это огромный процент. Обычно в жизни отсев больший – к великому нашему счастью, больший: раствор употребительнее эссенции, ерш пьется легче спирта.

Кармен и есть концентрат, каплями разнесенный по свету центробежной силой любви – из Севильи, единственного места, где могла возникнуть эта гремучая смесь.

Над городом высится Гиральда – гибрид кафедральной колокольни и минарета в стиле мудехар, как диковинный побег, выросший в жарко-пряном климате из скрещения кастильства и мавританства. Нет в Европе города разгульнее, и по сей день в Севильской епархии больше монастырей, чем в любой другой. Смесь аскезы и гедонизма со своей, особой точки зрения отметила еще в ХVI веке святая Тереза. Она прибыла в город с карательной миссией против «греховной мерзости» и «преступлений против Господа», творящихся в Севилье, и вопреки ожиданию пришла здесь не столько в негодование, которое и без того скопила предварительно, сколько в восторг – в мазохистском порыве, отмеченном Венедиктом Ерофеевым: «Для чего нужны стигматы святой Терезе? Они ведь ей не нужны. Но они ей желанны». Святая оценила стойкость монахинь, греху не поддавшихся: «У бесов здесь больше, чем где-либо, рук для втягивания в соблазн». Примерно так обрадовалась бы инспекция, узнав на ликеро-водочном заводе, что не все пьяны к концу смены.

Грех и святость определяют то, для чего придуман специальный термин – севильянизм. И тому, и другому город предается с истовым, до звона, напряжением. Эту вибрацию в севильском воздухе потрясающе передал де Фалья, его одноактная опера «Короткая жизнь» – вся на дрожании, на переливе, на клекоте, захлебываясь которым поет героиня:

Долгая жизнь тому, кто смеется, // Быстрая смерть тому, кто плачет! // …Цветок, рожденный на рассвете, // Днем умирает.

Соблазнение и адюльтер – беззаконная любовь – сюжеты четырех из пяти великих опер, в которых действие происходит в Севилье. Единственный неженатый из авторов, Бетховен, в «Фиделио» прославил супружескую верность. В остальных случаях: «Свадьба Фигаро» и «Дон Жуан» Моцарта, «Севильский цирюльник» Россини и «Кармен» Бизе – для правящей бал измены были выбраны севильские декорации. Примечательно, что ни один из всех этих композиторов никогда в Севилье не был, но все они точно знали, куда помещать такие сюжеты.

Севилья отвечает им благодарностью. На площади Альфаро в квартале Санта-Крус вам покажут бережно хранимый угловой балкон россиниевской Розины. Памятник Моцарту в Севилье – лучший из множества размещенных по миру моцартовских монументов: в пяти минутах от Кармен, на берегу Гвадалквивира, из бронзы в дырках. Действительно, Моцарт тут какой-то проницаемый, легкий, неметаллический – Дон Жуан, Фигаро, Керубино, скорее. Строго напротив него – госпиталь Санта-Каридад, построенный прототипом Дон Жуана – Мигелем де Маньярой, одним из тех, кто дал Севилье репутацию города греха и святости. Раскаявшийся распутник, он повесил в богоугодном заведении две картины Вальдеса Леаля – «Триумф смерти» и «Так проходит мирская слава». В них полно черепов и паутины, но картины не страшные, а назидательные, а кто прислушивается к назиданиям? Дырчатый Моцарт убедительнее. И нет дела до правды жизни – так называемой правды жизни: на самом-то деле Кармен, легко предположить, фригидна, как бессилен Дон Жуан. Все – в имитации акта. Несравненный лицедейский талант, как в анекдоте о великом артисте, который по заказу овладевает женщиной, исполняя роль легендарного соблазнителя, сам же ничего не может, потому что уже двадцать лет как импотент.