Журналист: Назад в СССР
Шрифт:
Он состроил саркастическую гримаску, просто поджав губы.
— И вы теперь думаете, что возможен и третий вариант, — спросил я, испытующе глядя на особиста. Я уже догадывался, к чему заведет нас вот такой вот элементарный анализ.
— К сожалению, исключить его мы не вправе, — ответил Одинцов. — Теоретически Иноземцев мог выйти первым. И почему-то исчезнуть, ведь он так и не объявился в нашем поле зрения. Да и ничьем вообще…
— А как же тогда выбралась из «купола» Ольга Антоновна? Ведь этот хранитель… этот ядозуб в моем сне ясно сказал: из двоих может
— Может, ее потом вывел оттуда камень? — задумчиво проговорил полковник. — Или «купол» спустя какое-то время почему-то перестал закрываться?
— Или же ее муж со временем нашел способ отыскать ее и вызволить из «купола», — предположил я. — Но при этом, по какой-то причине не пожелал снова воссоединиться с ней?
— Почувствовал в ней какую-то опасность? Что она перестала быть человеком, хомо сапиенс? Или Ольгу Антоновну попросту подменили внутри «полостей», и наружу вместо нее вышел совсем другой человек?
— Ничто не слишком, и ничто не исключено, — философски заключил Владимир Иванович. — Хотя опять-таки отчетливо попахивает конспирологией.
— Но она ведь тоже в вашей компетенции, — напомнил я, и мы церемонно, хоть и несколько натянуто, улыбнулись друг другу.
— И чего тебя на журналистику потянуло? — похлопал меня по плечу Одинцов. — Вон какие сюжеты с ходу отливаешь — как пули! Ехал бы поступать в Московский литературный имени Горького, глядишь, со временем стал бы писателем.
— Не-а, у меня пока что жизненный опыт невелик, — заверил я его, нагло глядя полковнику прямо в глаза.
Рисковал я, конечно, отчаянно. Когда Одинцов внимательно смотрел мне прямо в глаза, меня нет-нет, да и охватывала паническая мысль, что этот особист знает обо мне абсолютно всё, и сейчас просто рассматривает меня как лабораторную мышь, доставленную для опытов, препарируя меня взглядом.
— Ну-ну, — рассеянно покивал он мне, словно думая в эту минуту о чем-то своем. — А мне Аннушка говорила, что ты уже в газете работаешь, у Сотникова. Совмещаешь, так сказать, практику с теорией. Это хорошо, это разумно. Ты звони ей почаще, она будет рада.
— Как только экзамены сдадим, — молодецки пообещал я. — Ну, я пошел?
Он пожал мне на прощание руку, и при этом не забрал у меня папку с машинописью — этот экземпляр явно был предназначен лично мне.
И я с легким сердцем отправился к Сотникову, благо меня ждал одинцовский водитель. Значит, поедем с ветерком. Эх, где наша не пропадала!
В тот же день я рассказал Сотникову всё, — ну, или почти всё — что я увидел во сне. Всё вышло как-то само собой.
Я заехал к нему в редакцию, он гостеприимно угостил меня горячим чаем с лимоном, благо лето уже пошло на убыль, и жара спала. А потом поинтересовался, что у меня интересненького, нет ли каких новостей.
— Новостей-то у меня полно, — ответил я, — да только, признаться, сам не знаю, что с ними делать. Вчера я видел сон, в котором был геологом Иноземцевым.
— Своим папашей, что ли, — недоверчиво покосился на меня
— Уж не знаю, какой он мне, как вы выразились, «папаша», но то, что Павел Иноземцев как-то причастен ко всей этой истории с камнем — сто процентов.
— Ну-ка, ну-ка, а вот с этого места давай поподробнее, стажер.
И я всё рассказал. Ну, почти всё.
И пока я наблюдал, как он реагировал по ходу моего рассказа на те или иные моменты повествования, у меня в отношении своего шефа еще больше открылись глаза. Оказалось, что личность полковника Одинцова ему очень даже хорошо известна, и они с ним даже пару раз пересекались, хотя и не столь драматично, как поначалу со мной.
— Что ж, — сказал Сотников. — В конце концов, если у нас есть агентство, которое занимается поиском перемещенных лиц, в том числе и во времени, почему бы и не предложить, что где-то в будущем может существовать аналогичная организация, которая видит свою задачу в возвращении этих самых лиц обратно.
— А почему именно в будущем, шеф? Может быть, и в прошлом.
— Может быть, пуркуа бы и не па, — ответил Владимир Аркадьевич и устало улыбнулся. — На этом свете всё может быть. А что есть на том — каждый из нас узнает в свое время. Но…
Он воздел к небу указующий перст.
— Каждый — в индивидуальном порядке. Что характерно.
Я вышел из редакции, и мне на щеку упала тяжелая прозрачная капля. Похоже, дело шло к дождю. Первому дождю в моем втором семнадцатилетии.
При этой мысли я усмехнулся и медленно, не спеша, зашагал по бульвару мимо магазинов и учреждений, на вывесках которых не было пока еще ни слова «маркет», ни слова «офис». Они появятся еще нескоро, очень нескоро. В моем кармане лежал камень из аномального «купола», но не было камней в почках, и сердце стучало ровно и уверенно. Я шел и думал о себе. Наверное, уже пришло время.
У меня две жизни, и в одной мне шестьдесят лет с хвостиком, а в другой — семнадцать. И там, и там я журналист, только в одной—опытный и маститый старый волк, съевший на своей профессии здоровенную собаку, а в другой — зеленый юнец и стажер, только что поступивший на университетское отделение журналистики с наивными юношескими публикациями во второразрядных провинциальных газетах.
И никем другим я, наверное, уже не буду.
А почему?
Может быть, потому, что мне жаль терять время, занимаясь чем-то другим, не столь значимым в моей жизни кроме складывания из букв слов, а из слов — предложений?
Помню, как один краевед рассказывал мне историю о потерянном времени. Потом я не раз встречал эту историю в разных блогах, на шумных форумах или в комментах обсуждений на самые разные темы. Но краевед утверждал, что истоки этой притчи лежат именно в истории, случившейся с одним богатым и знатным купцом еще в девятнадцатом столетии. Случилось однажды так, что тот потерял в собственном доме свои любимые золотые часы. Но ценность их была совсем не в золоте: это была память о родителе, таком же купце, основавшем их зажиточную династию.