Жюль Верн
Шрифт:
— Если позволите, если это удобно, я зайду сейчас, — говорит Жюль Верн. — Вы проходите Африку? О, я кое что расскажу вашим ученикам!..
Глава шестая
Живёт тот, кто трудится
Жюль Верн подошёл к своему большому глобусу в библиотеке и стал рассматривать на нём очертания России, Какая в самом деле огромная страна!.. Он циркулем смерил Англию и поставил его ножки так, что одно острие коснулось приблизительно
— Экая необъятность! — восхищённо произнёс Жюль Верн. — И вот эта необъятность приглашает меня в гости! Корманвиль пишет мне из Приамурья…
Он отошёл от глобуса. Правый глаз, утомлённый пристальным разглядыванием, обильно слезился. Левым он несколько секунд ничего не видел, а когда коснулся его платком, острая боль ветвистой молнией пробежала по мозгу и сухим фейерверком рассыпалась по всему телу. Жюль Верн поспешил к дивану, на ходу тряхнув звонок и громко крикнув: «Онорина!»
Вошла жена. Она спросила:
— Что случилось?
Её муж молчал, лицо он закрыл широкой ладонью. Онорина в испуге опустилась на колени перед мужем, охватила его голову руками, приподняла её. Онорине казалось, что её старый Жюль умирает. Он и сам догадался, о чём подумала его подруга, и, желая утешить её, понимая в то же время, что обязан сказать правду, спокойно произнёс:
— Жив, старушка, но мой левый глаз вдруг выкинул нехорошую шутку!..
— Я позову врача. — Онорина поднялась с пола и шагнула к двери. — Я пошлю в Париж…
— Не надо, — сказал Жюль Верн. — Просто — маленькое переутомление, перерасход, — пошутил он. — А врачи… вряд ли они увидят больше моего. И что могут врачи? Я счастлив, дорогая моя старушка, — он сел на диван и притянул к себе Онорину. — Я неправдоподобно счастлив! Меня знают и любят. У меня есть ты. На конторке лежит рукопись нового романа. Я его напишу. О, я напишу ещё много романов! Меня зовут в Россию. Как фамилия этого человека, мне не выговорить, — ну вспомни! Помоги!
— Какого человека? — спросила Онорина. Ей показалось, что её муж бредит.
— Того, который прислал мне приглашение от русского журнала. Такая странная фамилия. Бо… бо… Сейчас вспомню, я уже зацепился за корешок. Бо…
— Боборыкин, — сказала Онорина.
— Странные эти русские, — придумать такую фамилию, длинную и трудную!
— Но ведь у тебя есть Бомбарнак, — смеясь напомнила Онорина.
— И будет ещё великое множество самых невероятных имён и фамилий, — сказал Жюль Верн. — Не выпить ли нам по рюмочке вина?
Онорина всплеснула руками:
— Вина! Ты хочешь себя убить!
— Всё вредно для того, кто ничего не делает, — сказал Жюль Верн. — Ничто не вредно для того, кто трудится. А кто трудится, тот живёт.
Онорина пригласила местного окулиста Курси. Он осмотрел глаз здоровый и глаз
— А если я буду писать книги и читать романы? — посмеиваясь в бороду, спросил Жюль Верн.
Курси ответил, что и этого нельзя.
— Как жаль, — вздохнул Жюль Верн. — А я начал писать специально для ваших внуков. Слушайте, дорогой Курси: воды Средиземного моря заливают пески Сахары и орошают пустыню. Аппарат тяжелее воздуха поднимается под облака…
— Говорите тише, не волнуйтесь, — заметил Курси. — Вам нельзя волноваться. Вам надо лежать с закрытыми глазами и…
— И думать? — смеясь спросил Жюль Верн. — Благодарю вас, от всего сердца благодарю вас! Я буду лежать и сочинять новые романы!
В истории болезни, заведённой Курси для потомства, сказано было: «Диабет косвенно повлиял на зрение. 11 августа 1896 года Жюль Верн ослеп на левый глаз. На восемь десятых потеряно зрение правым глазом. Больной чувствует себя превосходно. Аппетит хороший. Работоспособность изумительная: каждое утро десять — двенадцать страниц. Строка чуть кривит, но это вполне естественно и понятно…»
… Дама в тёмно-лиловом платье приехала в открытой коляске рано утром. Жюль Верн ещё спал. На вопрос слуги, что угодно мадам, приехавшая опустила частую, тёмную вуаль и ответила, что ей ничего не угодно до тех пор, пока месье Верн не пожелает видеть её, а кто она такая, это никого не должно интересовать.
— Пройдите в гостиную, мадам, — сказал слуга.
Дама взяла его под руку. Мелкими шажками, спотыкаясь о неровности дорожки перед домом, левой рукой приподнимая шумящую шёлковую юбку, дама поднялась по ступенькам парадного входа, вошла в вестибюль, остановилась, и тяжело дыша, произнесла:
— Я так устала!..
— Гостиная рядом, мадам, — поклонился слуга и открыл дверь в маленькое, всё в зеркалах и красном бархате, зальце. Дама переступила порог и сразу же опустилась в глубокое кресло.
— Как прикажете доложить о вас?
— Скажите, что месье Верна хочет видеть приезжая из-за границы дама. Если Жюль спросит… если месье будет настаивать, — поправилась дама, — чтобы вы узнали моё имя, скажите в таком случае, что… Ничего не говорите! Надеюсь, что меня примут ради простого любопытства.
Слуга поклонился и не торопясь стал подниматься по деревянной лестнице. Едва он скрылся за поворотом, как дама быстрым и ловким движением подняла вуаль, из бисерной сумочки вынула зеркальце и поднесла его к лицу. Она не охорашивалась, не пудрилась, — она только гляделась в зеркальце, поворачивая голову то влево, то вправо. На немилосердно тайные вопросы её зеркальце отвечало коротко и строго: «Ты стара, но не безобразна, когда-то ты была хороша, даже красива, об этом подумает каждый, взглянув на тебя. Поменьше, милый друг, мимики, — старым людям мимика во вред. Поменьше жестикулируй, — умный мужчина ценит в женщине ровность движений и спокойствие, скупость каждого жеста. Сделай несколько глубоких вдохов и выдохов, выпрямись и помни, что тот, к кому ты пришла, моложе тебя только на год или на два…»