Зима и лето мальчика Женьки
Шрифт:
— Класс, да?
— Ага! Это вроде «Сибирская подгорная». Я точно не скажу.
— И не говори, — согласился Брига. — Все равно класс!
Теперь улыбнулась Алена.
Мальчик слышал только незамысловатую мелодию плясовой — ему хотелось встать и пройти колесом или вдруг взбить речной песок босыми пятками. Или… Ай! Черт! Он перевернулся на спину и раскинул руки:
— Класс!
— В краю магнолий плещет море! — резануло с яра.
Пестрая компания поселковой молодежи привычно устраивалась на ежевечерние посиделки. Кассетник ревел хрипловато, ухая на басах. Карамельный мотивчик
— Козлы! — взорвался Брига.
Он попытался различить легкую мелодию сквозь это уханье, но не услышал.
— Ален, а кто это так? На гармошке, — Женька растянул воображаемые мехи.
— Мама скажет. Я тут уже и половины не знаю. А уезжала в институт — на гармони никто не играл.
— Почему? — удивился Брига.
— Немодно стало. Вот гитаристов много было. А на гармони, может, старики… кто еще? Но ведь старики не вечные. Выбирайся из воды, идем домой, синий вон весь.
— Немо-о-одно, — протянул Брига и сузил глаза. — Мода — это про одежду, гармонь-то тут при чем?
Кажется, он впервые не поверил Алене. Вечер внезапно опустел; казалось, даже вечный Енисей поблек и утратил свою величавость. Раздолбанный кассетник все так же выплевывал последний шлягер в небо.
— А это модно? — усмехнулся Брига.
— Это — да, — печально подтвердила Алена.
Ее сейчас никто не заставил бы признаться, что еще пару месяцев назад она с удовольствием слушала эту песенку.
— Дурацкая мода! — отрезал Женька.
Глава 10
Тихо в лесу…
Эту ночь Брига почти не спал, все боялся проспать, упустить стадо, и блажного Костика, и гармонь вместе с ним. Просыпался и долго ждал, когда из старых ходиков выскочит хрипучая кукушка и начнет — три раза ку-ку, четыре, пять…
Вот Анна Егоровна зашевелилась, зашаркала по дому, скрипуче отозвались половицы.
— Да чего ты поднялась, мама? Я подою… — это Алена.
Когда она загремит подойником, значит, пора вставать и ему.
— А сможешь? — удивилась Алена, когда Женька первый раз схватился за прут выгнать корову.
Брига растерялся: а правда — сможет? А ну как заартачится Красавка? И что тогда? Будет стоять как дурак…
— Чего не смочь-то? — откликнулась Анна Егоровна, — Красавка и сама дорогу знает. Пусть ужо, раз парнишке хочется. Это хорошо, что за дело хватается. Вы ж там из них байбаков неумелых растите. Было тут, приезжали двое на картошку в совхоз, намучились мы с ними. Ни копарулю держать, ни клубень обтереть — как есть, с землей, в ведро кидают. Не столь вырыли, сколь зарыли. Иди, сынок, а если что, ты ее прутом шугани. Не бей, покажи, она прут-то помнит.
Брига кивнул и солидно, не торопясь, погнал Красавку по длинной улице. Утро шагало по Сосновке, звенящее, ясное, прохладное еще. Гулко бряцали ботала у коров на шее, перекликались хозяйки:
— Утро доброе, Семеновна!
— И тебе доброе! Слышь, что-то мою Зорю, кто-то сглазил. Не пошепчешь ли?
— Пошепчу. Молодые-то твои приехали?
— Какое там!
— Привет, бабоньки!
— Привет тебе — от штиблет. А нам — здравствуйте.
— А ты чего сам-то гонишь, жену бережешь?
— Рожать
— Рожать? И чего?
— Поеду сегодня, узнаю.
— Куда он погонит-то нынче, в Черемошном логу совсем траву повыбили. Ты б ему сказал.
— А то Костик сам без ума! Сколько пас, не жаловались.
Бригу разглядывали долго, с интересом, перешептывались, но заговорить так никто и не решился. А Брига был бы не прочь поболтать — любил он это дело, хоть и редко доводилось поговорить с незнакомыми. Но бабоньки молчали и лишь приглядывались.
Женька отмахал за стадом километров пять, пригибаясь в траве, прячась за кустами. И вздохнул с облегчением, когда Костик остановил свою рогатую гвардию на берегу Енисея, в низинке. Брига скользнул по мокрой от росы траве к зарослям ивняка и удобно устроился в развилке. Отсюда и стадо было видно, и он был незаметен.
— Блажной, — повторил Брига и задумался.
По словам Анны Егоровны получалось, что на гармони вчера играл Костик, деревенский пастух. Что такое «блажной», Женька понял не совсем, но уяснил: это вроде как больной, только неизлечимый, не опасный и не заразный. На всякий случай мальчик решил близко к Костику не подходить.
Пастух, почему-то в зимней шапке и в лаковых туфлях с обрезанными носами, пару раз проходил совсем рядом. И тогда Женька замирал, прижимаясь к шероховатой прохладной коре ивы. Иногда за шиворот падали какие-то капли. Он сначала удивился и даже глаза к небу поднял: а не затаилась ли там туча? Но небо было синее, роса давно высохла, а капли все равно падали.
— Ишь ты, — Брига вдруг заметил белую пенистую жидкость на узких листьях. — Плюется, что ли?
От этой мысли он почувствовал себя непрошеным гостем, которого все вокруг стремятся прогнать; но уходить Брига не хотел. Вчера Анна Егоровна сказала, что, когда коровы наедятся и забьются в воду от паута [1] , Костя непременно заиграет. Можно и не проверять. Если запела гармонь, значит стадо в реке, за ним следить особо не надо. Корова не дура, на быстрину сама не полезет и на берег не пойдет, пока гнус не притихнет и жара не спадет.
1
Овод (местн.).
Но время шло, а пастух не брался за инструмент. Гармошка, бережно завернутая в светлую тряпицу, стояла на проплешине — сухом островке, где, верно, раньше разводили костер. Коровы все жевали и жевали. Брига подивился тому, как они похожи на детдомовскую повариху тетю Валю: такие же большие, с грустными глазами, все время что-то жующие. Жевали они даже тогда, когда ложились в траву. Правда, Костя им лежать не давал: хлопал по шее и что-то наговаривал, и те вставали. А Брига ждал, когда же коровам надоест жевать и они полезут в реку. Но они и близко к воде не подходили. Костик не давал коровам расходиться, щелкал бичом. Женька всякий раз вздрагивал, представляя себе, как больно такой штукой — и по коже. Коровы, по-видимому, тоже это знали и покорно возвращались к стаду.