Зима в горах
Шрифт:
«Гэрет?»
«Да, мама?»
«Ты все приготовил, я могу прочесть молитву?»
Гэрет положил нож для разрезания мяса и замер возле своего стула.
«Читай, мама».
«Господи наш, — произнесла мать, — вот мы собрались здесь за рождественским столом по милости твоей и благости. Семьдесят второе рождество встречаю я сегодня, и всегда, с тех пор как прорезались у меня первые зубы, ты, господи, по милости твоей и благости, посылал мне добрую еду в этот день».
Аппетитный запах жареного
«Сегодня не обычное рождество, и ты это ведаешь, господи, — продолжала мать. — Жизнь наша стала труднее в этом году и, может быть, станет еще труднее, но ты, господи, послал нам нового друга, который пришел к нам, мы не знаем откуда, и протянул нам руку помощи, мы не знаем почему, но для нас большая радость, господи, что он сегодня здесь, чтобы разделить с нами нашу трапезу».
«Аминь», — произнес Гэрет.
«И вспомнить вместе с нами рожденного в Вифлееме», — заключила свою молитву мать.
Они стояли тихо, боясь нарушить чары молитвы, а потом мать сказала громко, деловито:
«Теперь, Гэрет, разрезай жаркое!»
И Гэрет принялся разрезать.
«Вот уж никогда бы не подумал, — сказал Роджер с набитым ртом, — что вы можете зажарить зайца».
«Научился помаленьку, — сказал Гэрет. — Сначала я пробовал тушить их и шпиговать свиным салом, но, по-моему, они лучше всего жареные, тоньше на вкус».
Он отхлебнул вина.
«Хорошо идет, неплохая штука».
«Выпейте еще», — сказал Роджер, подливая.
«Я правильно убил этого зайца, — сказал Гэрет. — Свернул ему шею — раз и готово, ни капли крови не пропало даром».
«Сколько он весил?» — спросила мать.
«Пока я не отрезал ему голову и не освежевал его, — сказал Гэрет, склонив голову набок и прикидывая, — думаю, верных шесть фунтов, не меньше».
Несколько минут они ели в полном молчании.
«Большое счастье, что Гэрет научился так славно стряпать, — сказала мать, по-видимому для Роджера. — Он в жизни не приготовил ни одного блюда, пока я не начала слепнуть».
«Ну, так ведь это не сразу случилось, — сказал Гэрет. — У тебя было время натаскать меня, пока ты не ослепла совсем».
Допивая вино, Роджер быстро окинул взглядом лица матери и сына. Какие они сильные, какие рассудительно-трезвые и безжалостные к себе. Слепота матери была фактом, и они его приняли, и как ни велика была их мука, они примирились со случившимся и тем победили. То, что мать слепа, стало просто одним из условий их существования, как то, что горы круты, камни тверды и ветер с моря всегда дует в лицо.
Когда они подобрали последние кусочки, что были на блюдах, и отодвинули
«Надеюсь, у вас еще отыщется местечко для рождественского пудинга».
«Великий боже, — сказал Роджер. — Вы гений!»
«Нет, это из лавки, — поспешно сказал Гэрет. — Тут я пасую. Но мне казалось, что рождество без пудинга — это негоже. Да и пудинг-то маленький».
Теперь самое время, решил Роджер, пойти достать бутылку виски из кармана пальто.
Он и Гэрет возвратились к столу одновременно.
«А это вот, чтобы полить на пудинг», — сказал он, откупоривая бутылку.
— Так это вы гений, — сказал Гэрет просто.
Роджер полил виски на крошечный пудинг, а Гэрет чиркнул спичкой. С минуту они торжественно смотрели на дрожащий голубой венчик пламени.
«По-настоящему, надо бы мне притащить коньяку», — сокрушенно сказал Роджер.
«Думается, это ничуть не хуже, старина!»
Разделавшись с пудингом и слегка захмелев, они собрали посуду и уселись у огня с приятным ощущением сытости, тепла и покоя.
«Тебе не сквозит, мать?»
«Нисколечко».
За окнами короткий зимний день шел на убыль. Скоро овцы, ища тепла, будут сбиваться в кучки в загонах, и туман, сгустившись, осядет льдистыми каплями на вереск. Год неотвратимо поворачивался вокруг своей невидимой оси, сотканной из мрака и холода.
Роджер и Гэрет потихоньку потягивали виски из кружек.
«Еще глоток?»
«Да, эта штука не даст простыть», — признался Гэрет.
«Не мели чепуху, Гэрет, — сказала мать. — Как это можно простыть у огня».
«Так ведь это все равно что хорошая смазка, — спокойно пояснил Гэрет, подливая себе еще в кружку. — Как в машине. Хорошая смазка не застывает, и двигатель работает исправно».
И, отдавая напитку должное, он выпил еще.
Минуты две-три они сидели молча. Роджер заметил, что свет в окне, выходившем на море, стал уже не желтоватый, как сырная корка, а мягкий, теплый, розовый. Он чуть было не сообщил всем о своем наблюдении, но мысль о слепоте матери заставила его прикусить язык. Хорошо ли это — любоваться вслух прекрасным закатом в присутствии слепца, для которого краски природы потухли навеки?
Закат разгорался. Нежно-розовые оттенки сгустились, и на беленой стене за спиной Гэрета, над его дремотно склонившейся к плечу массивной головой расцвел ярко-багряный квадрат окна. Поднимая свою кружку, Роджер увидел что на его руке играют те же багряные блики. И тут он заметил, что взгляд широко открытых глаз Гэрета неподвижно устремлен куда-то в окно.
«Мистер Идрис, мать», — неожиданно произнес Гэрет.
«Где? К нам идет?» — спросила мать.
«Нет, — сказал Гэрет. — Прошел мимо калитки. С собакой».