Зима в горах
Шрифт:
«Помнишь, как Принц лягнул меня?» — спросил Гэрет.
«Помню. Я здорово испугалась».
«Я никогда не говорил тебе, что было потом, — сказал Гэрет. — Все эти годы я молчал. А теперь расскажу».
«Потом?»
«Когда я встал с постели, — сказал Гэрет. Он повернулся к Роджеру. — У нас был жеребец по кличке Принц. Мы на нем работали, пока не обзавелись трактором. Это был добрый, старый трудяга, он знал каждый камень во дворе, каждую травинку в поле лучше, чем мой отец. Но как-то раз, когда я был совсем мальчонкой, лет шести-семи, случилась странная вещь: Принц лягнул меня. Верно, я дурачился возле его задних ног. Лягнул он меня основательно: костей не поломал,
Роджер кивнул.
«Ну, я пролез между ногами Принца и поднял этот шиллинг, — сказал Гэрет. Он повернулся и говорил, уже обращаясь к матери. — Земля была сырая, и сначала я немного поскользнулся и выронил шиллинг, но тут же схватил его снова, а Принц стоял тихо, как мышь, и я выбрался из-под него и закричал: „Я сделал это, папа! Сделал!“»
Гэрет удовлетворенно рассмеялся.
«А я ведь и не знала, — сказала мать. — Он что, не велел говорить?»
«Нет, он ничего не сказал. Но когда мы сели обедать, я заметил, что он тебе про это ни гу-гу, ну и я, хоть и был мал, а все-таки смекнул: раз он не говорит, значит, и мне лучше помалкивать».
Наступила пауза. Роджер отчетливо увидел перед собой маленького горбуна, еще в синяках, дрожащего от страха и все же ползущего на четвереньках по раскисшей земле за блестящей монеткой, которая станет символом его мужества и будет вечно светить ему в тайниках его души. Пронзительный, испуганный, но торжествующий крик звенел в его ушах:
Я сделал это, папа! Сделал!
«Да, ничего не скажешь, вы это сделали», — промолвил Роджер и поглядел на Гэрета.
«Принц был настоящее золото, — сказал Гэрет. — Я чуть не заболел с горя, когда он околел, хотя мне было тогда порядочно годков».
Багряный закат тускнел, и небо за окнами теряло свои колдовские чары.
«Давайте-ка зажжем свет, — предложил Гэрет, вскакивая со стула, — и выпьем по чашке крепкого, горячего чая».
Магия сумерек была нарушена. Прежняя веселая, хлопотливая обыденность вступила в свои права. Трезвый электрический свет поставил все на место, назвал вещи своими именами, и Гэрет был уже не барсук и не ястреб, а просто горбун, и Роджер — просто жалкий обносившийся чудак с интеллектуальным лицом, а мать — частица мирно угасающей жизни в кресле-качалке.
Они сели пить чай, и Гэрет преподнес им еще один сюрприз, притащив из таинственной кухни, куда никто, кроме него, не имел доступа, сдобный, украшенный марципанами рождественский пирог.
«Гэрет, это домашний пирог», — сказала мать, смакуя пирог со знанием дела.
«Творение миссис Аркрайт, — сказал Гэрет, кивком подтверждая ее догадку. Она от нечего делать печет пироги.
И глазам Роджера мгновенно представилась миссис Аркрайт — одна как перст, в своем новеньком, чистеньком домике месит сладкое тесто в большой фарфоровой чашке, прикидывая, кто нуждается в рождественском пироге. При других обстоятельствах эта картина показалась бы ему исполненной глубокой меланхолии: одинокая женщина, единственным смыслом жизни которой является нескончаемая война с мусорщиками, пытается как-то убить время; но теперь он увидел это в совсем ином свете. Теперь это заставило его подумать о мужестве и стойкости людей, об их неиссякаемой изобретательности, об их готовности выдерживать беспощадный натиск лет.
«За миссис Аркрайт! — воскликнул он. — За ланкаширский дар Лланкрвису!»
«Да благословит ее бог, у нее доброе сердце», — сказала мать.
«Надеюсь, она угостила мусорщиков пирогом», — заметил Гэрет.
Роджеру вдруг стало весело и беспечно. Должно быть, он захмелел. Но если даже и так, то захмелел не столько от виски, сколько от необычности этого дня, от нежности заячьего мяса, от мрачного великолепия заката, от неповторимости этих лиц — Гэрета и матери, от мыслей о миссис Аркрайт, и о мусорщиках, и о поразительном богатстве жизни с ее многообразными хитросплетениями, которых никому не дано распутать до конца.
«Последний раз я ел такой пирог на свадьбе», — сказал он. Это была неправда, но он с интересом прислушался к своим словам и думал: ну, что я им еще преподнесу теперь? И что такое истина? Правда ума или правда сердца?
«Я был на этой свадьбе, как раз перед тем, как приехать сюда, — продолжал он. — Это было неописуемо счастливое событие. Мой брат Джеффри женился на изумительной девушке. Ее звали Марго. Мне кажется, они будут идеально счастливы».
Они внимали его словам, а он говорил:
«Марго — самая красивая девушка на свете. У нее золотисто-рыжие волосы и удивительно зеленые глаза. К ней сваталась целая уйма женихов, но она избрала лучшего. Это был Джеффри, и вы можете мне поверить, раз даже я, его брат, говорю это вам. Конечно, он всегда затмевал меня. Он и старше на несколько лет, и умнее, и обаятельнее. Но он необыкновенно добр ко мне. И я никогда не завидовал ему: все, что он делал, настолько выше моих возможностей, что мне даже и в голову не приходило состязаться с ним.
Мы с Джеффри жили вместе, — продолжал Роджер. — Конечно, я понимал, что рано или поздно лишусь его. Иначе не могло быть. Я хочу сказать, было бы слишком обидно, если бы Джеффри не женился, не имел потомства. Он будет замечательным отцом».
«А вы, — сказала мать, нарушая благостную тишину, — вы теперь тоже будете подыскивать себе невесту?»
«Да уж самое время, — с жаром сказал Роджер. — Я даже присмотрел тут одну, другую, да, похоже, они все заняты».
«Райаннон занята, это точно, — сказал Гэрет сухо. — Этот малый с авиамоделями нипочем не оставит ее в покое».
«Дилвин? Вы думаете, он в конце концов добьется своего?»
Гэрет кивнул.
«Когда Райаннон решит выйти замуж, — сказал он, — она вернется к Дилвину».
«Да, мне надо жениться, — сказал Роджер. Иначе я буду чувствовать себя очень неприкаянным теперь, когда Джеффри с Марго устраиваются своим домом. Они нашли изумительное местечко в пригороде. Дом стоит совсем особняком, среди полей. Построен в шестнадцатом веке; при доме фруктовый сад и выгон. А Джеффри и Марго так долго жили в Лондоне, что им теперь хочется пожить среди деревенской тиши и простора. И дом обширный, легко может разместиться большая семья».