Зима в горах
Шрифт:
— Все большие подарки запакованы, — сказала Мэри. — А эти мы взяли с собой в дорогу.
Робин устроился в углу кушетки, приткнул книжку к изголовью и не спеша, пользуясь списком Роджера, начал соединять цифры, проводя карандашом линии. Мэри причесывала свою герцогиню. Роджер получил возможность переключить внимание на Дженни.
— Итак? — сказал он и пересел на край кушетки, поближе к ее креслу.
— Что, итак?
— Вы куда-то собрались. Я слышу про упакованные игрушки в дорогу. Едете отдохнуть?
— Так тоже можно это назвать. —
Роджер заметил, что она бледна и под глазами у нее темные круги.
— А вы как бы это назвали? — спросил он.
— О, я, конечно, могу назвать это отдыхом. Поражение тоже ведь своего рода отдых, не так ли? Окончательное, полное поражение. За которым следует нескончаемый отдых. Если только человек его выдерживает.
— В чем же вы потерпели поражение? — спросил он. — Скажите мне.
Она отвела глаза.
— Вы что — в самом деле не догадываетесь?
— Конечно, догадываюсь. В браке.
Она кивнула.
— Я убежала от него. Я никогда не возвращусь обратно.
— Рад за вас.
Она обернулась и поглядела на него почти гневно.
— Вам легко говорить. Перед вами не стоит таких проблем.
— Вы неправы. Вы должны были бы сказать, что мне не дозволено заниматься этими проблемами. Вы же знаете, что я с радостью разделил бы с вами все.
Она помолчала, потом спросила:
— Вы это серьезно говорите?
— Вы получили мое письмо, разве нет?
Она снова кивнула.
— Должно быть, поэтому я и пришла сюда.
— Ну вот видите.
— Но я подумала, — сказала она, осторожно выбирая слова, — что ваше письмо написано под влиянием минуты. В три часа пополуночи могут иногда появляться такие настроения.
— Смена дня и ночи никак не влияет на мое чувство к вам.
— Отлично, Роджер Фэрнивалл, — сказала она. — Вот я на этот раз и поймаю вас на слове.
— „На этот раз“ — несправедливо. Я всегда готов отвечать за свои слова.
— Но не всегда это происходит так быстро, — сказала она. — Или так безоговорочно.
— Вы в этом уверены? — На мгновение перед глазами Роджера возник пустынный изгиб дороги, два злобных лица, крутящийся в воздухе, алчущий его смерти гаечный ключ.
— Нет, конечно, как я могу быть уверена. Я ведь ничего не знаю о вашей жизни, кроме того, что вы сами рассказали мне. Но я в отчаянии, я в тунике и собираюсь навязать себя вам.
— Навязать себя кому попало, — сказал он.
— Я не могу больше оставаться с Джеральдом, не могу — ни единой минуты. Сейчас не время входить в подробности, и, возможно, я никогда и не стану в них входить. Я знаю одно: пути обратно мне нет. Вчера вечером он привел домой к ужину этого слизняка Дональда Фишера, и после отвратительного вечера, когда я не знала куда деваться от тоски, мы, как только Фишер ушел, начали ссориться, потом кое-как помирились, потом снова начали ссориться, и в конце концов я вынуждена была признать, что не вижу никакой возможности наладить наши отношения,
— Обычно так оно и бывает, — сказал Роджер, — насколько я мог наблюдать.
— Ну вот, а теперь мне страшно. Я это сделала, а теперь мне страшно. После завтрака Джеральд ушел, не обмолвившись со мной ни словом, а я тут же, чтобы не дать себе времени передумать, сказала детям, что мы поедем проведать бабушку с дедушкой и они останутся там погостить. Я позвонила маме, она сказала: ну конечно, привози их. Вероятно, по моему голосу она догадалась, что я в ужасном состоянии, хоть я ничего не стала объяснять. Сказала только, что нам нужно подбросить ей ребятишек на несколько дней — у нас возникла такая необходимость. Я старалась, чтобы это звучало так, как если бы Джеральда внезапно пригласили на конференцию куда-нибудь на Багамские острова, и он решил взять меня с собой. Но плести всю эту чепуху я была просто не в силах. Язык не поворачивался. В общем, так или иначе, я тут же собрала все детские вещи, и вот отвожу ребят.
— А сами вы?
— А я пришла к вам, — сказала она.
Сердце Роджера бешено заколотилось в его помятой грудной клетке. На мгновение ему показалось, что он сейчас задохнется. Но через секунду он все-таки втянул воздух в легкие и сказал:
— Милости просим.
— Я переберусь к вам сюда на неделю, — произнесла она ровным сухим тоном, в котором, однако, он без труда улавливал ее тревогу, ее растерянность. — Джеральд не будет знать, где я. Недели, верно, будет нам достаточно, чтобы решить, можем ли мы остаться вместе. Во всяком случае, неделя — это все, чем я располагаю.
— Пусть будет для начала неделя, — сказал Роджер. Он вскочил с кушетки. — Где живут ваши родители?
— Возле Нантвича.
— Туда и обратно на машине — конец не малый. А если начнется непогода, вам туго придется. К тому же вы слишком утомлены, чтобы пускаться сейчас в путь. Лучше я поеду с вами, и мы будем вести машину попеременно.
— Да, но…
— Может быть, мы не будем начинать все с пререканий?
Она улыбнулась. И сразу лицо ее утратило свою омертвелость — она улыбнулась ему благодарно и чуточку беспомощно. Он любил в ней все, каждый штрих, каждую ее неповторимую черточку и особенно эту ее ранимость.
— Так вот: до Нантвича путь неблизкий, — сказал он. — И лучше нам сняться с якоря немедля. Но сначала глоток чего-нибудь горячего.
Он засуетился, приготовил кофе. У Дженни в машине отыскалась бутылка молока, и Роджер подогрел его и заставил каждого из детей выпить понемножку. Роджер в роли главы семейства! Еще несколько слов с ребятишками (старания Робина воссоздать самолет — предмет, который держал в руках мальчик на картинке, — получили должное признание), и вот уже все было готово к отъезду.