Зимний Мальчик
Шрифт:
— На кого, простите?
— Чижик, это фамилия, ты что, мать-мать-мать, плохо слышишь, мать-мать-мать? — и я оборвал разговор, вернулся к Надежде и сел рядом.
— Сейчас разберутся. Минут через десять, — сказал ей.
Рисковал я самую малость.
В детстве и ранней юности я, подражая маменьке и папеньке в вокализах, развил голос на шесть октав. А еще я научился имитировать чужие голоса. Перед гостями разыгрывал сценки, где был одновременно Тарапунькой и Штепселем, Мировым и Новицким, Шуровым и Рыкуниным, Мироновой и Минакером. У нас
Сейчас я и вспомнил прежние навыки. Нет, не сейчас, загодя. Было предчувствие, что пригодится. Пластинки с голосом Ивана Павловича у меня не было, но я несколько раз слышал его выступления по радио. Большой, даже очень большой начальник, он не чурался давать пространные интервью, и его своеобразный голос я запомнил. А сейчас воспроизвел. Не идеально, но для телефонной трубки сойдет. Ну, а текст, что текст. Рассерженный начальник выговаривает подчиненному, вот какой текст, мать-мать-мать.
Расчет был такой: сейчас большой гостиничный начальник позвонит в «Россию» и накрутит хвост местному начальнику. А местный начальник начнет крутить хвосты администраторам. Ресепшенов в «России» несколько, когда придет черед нашему, я не знал.
Черед пришел через семь минут.
Ресепшионистка чуть не бегом приблизилась к нам. Да никаких чуть, бегом и приблизилась. Извинилась, сказала, что броня нашлась, взяла паспорта, сбегала к стойке, зарегистрировала, вернула паспорта, извинилась, вручила ключи бою, и еще раз извинилась. Служащий, бой лет сорока, подхватил наши чемоданы, донес до номеров, открыл их, показал, что и как и, не дожидаясь чаевых, тихонько удалился.
— Что это было, Чижик? — спросила Надежда.
— Было недоразумение, недоразумение уладили, вот и всё. Теперь к нам со всем почтением.
Номера нам достались хорошие. Во-первых, с видом на Зарядье, во-вторых, две комнаты в каждом номере, и, в-третьих, рядышком.
Думаю, «Большой» заказывал нам номера попроще. Одноместные, но попроще. А это — инициатива дирекции.
— И… И сколько же стоит такой номер?
— Не тревожься, за всё платит Большой Театр, — сказал я, и слукавил. Театр только бронировал, оплачивали сами приезжие. Это же Москва. Хотя… Хотя расплачивался я оперными деньгами, значит, по сути, деньгами Большого Театра.
Надя тут же позвонила (в номере были телефоны) в партийную гостиницу, на коммутатор. Попросила соединить с Ольгой Стельбовой, той, что сейчас приехала из Чернозёмска.
Соединили. Охи, ахи, и минут пятнадцать щебетания. Договорились встретиться в одиннадцать ровно, в вестибюле главного входа в «Россию» — отец дал Ольге закрепленный автомобиль, сам он весь день в партийных делах, и потому в ЦИТО поехать не сможет, но там, в ЦИТО (Центральном Институте Травматологии и Ортопедии), всё договорено на двенадцать часов.
Ну и славно. Есть время привести себя в достойный Москвы вид.
Надя ойкнула и убежала — некогда-некогда.
Но мы успели и освежиться, и переодеться, и закусить в буфете. На полноценный завтрак времени не хватило, но яйцо под майонезом, телячий язык с зеленым горошком и стакан чая спасает провинциалов.
И ровно в одиннадцать часов восемь минут мы воссоединились с Ольгой.
Я решил поехать с девушками: всё равно делать мне нечего. Декабрьская Москва — не лучшее место для прогулок, особенно когда снег, ветер и морозец в шестнадцать градусов.
Доехали. Девушки пошли в здание, я остался с водителем.
Тот вышел на мороз покурить. В салоне не стал — видно, нельзя. Может, после смены салоны обнюхивают. И нарушителей переводят в мойщики машин.
Долго, впрочем, водитель не выдержал, сделал три затяжки и вернулся.
— Когда у вас кончается рабочий день? — спросил я его.
— По желанию пассажира. Хоть до полуночи, хоть до утра. Я не против. У нас хорошие сверхурочные.
Он достал из бардачка покетбук и стал читать. Я через плечо водителя глянул: «The Hound of the Baskervilles». Однако!
— К зачету готовлюсь. Не век же мне девчонок по Москве катать! — сказал водитель.
— Будут те же девчонки, пусть и африканки, англичанки, египтянки — включил я американский английский.
— На слух мне пока трудно, — ответил он по-русски, — но суть я улавливаю.
— А для остального есть магнитофон, — понимающе сказал я.
Водитель посмотрел на меня с уважением — так мне показалось, — но ничего не ответил, а стал читать дальше. Читал он медленно, страницу минут за десять, и успел трижды перелистнуть страницы, прежде чем девочки вернулись.
— Говорят, всё в порядке, — сказала Ольга.
— Даже не сильно ругали нашего профессора, — добавила Надежда.
— Рекомендовали заняться ОФП, а потом каким-нибудь нетравмоопасным спортом, — продолжила Ольга. — Чижик, ты знаешь нетравмоопасный вид спорта?
— Шахматы, — предложил я.
— Ну да, ты же теперь чемпион. Чемпион шахматного клуба. Получается, ты лучший шахматист Черноземска?
— А вот во вторник начнется первенство области, там и посмотрим, чего стоит мое чемпионство.
— В любом случае шахматы — не совсем то, что прописали врачи, — сказала Ольга.
— Но мы что-нибудь придумаем, — добавила Надежда.
Спелись, однако. «Мы придумаем».
Тем временем мы подъехали к Большому театру.
Встретили нас мило. Настоящим растворимым кофе и песочным печеньем — чтобы согрелись. Нет, репетиции сегодня не будет. На будущей неделе они, репетиции, переносятся на сцену, а уж в феврале непременно будет премьера. Дали на подпись документы: перечислили вторую часть аванса. Нет, не наличными, а на сберкнижки. А уж остальное после премьеры. Документы я изучил с невесть откуда взявшейся скрупулезностью, и только потом подписал свой экземпляр и передал Ольге её.