Зимний Мальчик
Шрифт:
— Чай будете? Я как раз чай заварил.
— Нет, спасибо. Я по делу пришла.
Дело у Веры Борисовны было простое: хотела вернуться на прежнее место. Домработницей.
Признаться, я и сам подумывал о домработнице. Всё-таки хлопотное это дело — домашнее хозяйство. Сад я и совсем запустил. Но не хотел чужого человека в дом вводить. А Вера Борисовна совсем не чужая, я её, сколько себя, помню. И она всех в округе знает — плотников, слесарей, кровельщиков, садовников и прочих необходимых в хозяйстве умельцев на день. А я одного
И мы сговорились.
Теперь я студент с домработницей. Барином становлюсь, белоручкой. Узнают в «Комсомолке», и тут же статью на всю полосу: где это видано, где это слыхано?! Но почему бы студенту и не нанять домработницу? У других мамы, бабушки за бытом следят, некоторые даже женятся ради борща. А мне и домработницы довольно. Время — деньги — время. Время мне очень даже пригодится. Для учёбы. И всего остального. А денег хватает, приходы превышает расходы. И Вере Борисовне подспорье. Моральное и материальное. В общем, все довольны. Кроме безденежных донов. Те завидуют, шипят и пишут в газеты.
Итак, уборка, стирка и готовка отменяются. Завтра начнет хозяйничать Вера Борисовна, а сегодня перетерпится. Образовался резерв времени.
И я два часа тренировался в игре на гитаре. Мелкая моторика, она хирургу нужна почти так же, как знание истории партии. Только её, моторику, в институте не ставят, а историю партии мы учим с превеликой тщательностью. Слушаем лекции, потеем на семинарах, конспектируем брошюрки. А потом будет истмат, диамат, политэкономия, научный коммунизм, научный атеизм — и откуда я только знаю названия всех этих мудреных наук?
Отогнав досужие мысли, я сосредоточился на инструменте. Гитара — это не только два-три аккорда, гитара это — о-го-го! Только нужно работать.
Потом включил радио. Большой приёмник, «Фестиваль». Телевизор дедушка не держал, говорил, у радио картинка лучше. И цветная, и объёмная, и полный круговой обзор: налево, направо, назад, вверх, вниз. Стоит лишь разбудить воображение. Любил радиоспектакли, театр у микрофона. И в футбол с радиокомментаторами наши играют куда лучше, чем по телевизору. «Синие так подавали мяч, что полосатых буквально не было видно». Жаль, по позднему времени сейчас ни постановок, ни футбола. Зато репортаж с Красной Площади, парад и демонстрация.
Ближе к полуночи я ушел из гостиной в спальню, лёг в кровать — со дня восемнадцатилетия я сплю в дедушкиной спальне. Потому что хозяин, да. Кровать — девятнадцатый век, дуб. Широкая, прочная и удобная. Матрас, коечно, новый, на заказ. Заказывал дедушка, а получать его довелось уже мне.
«Спидола» по-прежнему со мной. Сначала послушал «VOA» для практики в американском английском. У них президентские выборы. Я болею за МакГоверна, но победит, боюсь, Никсон. Ладно. Перенастроился на любимую «ту оу эйт», свел звук к минимуму. И заснул.
Проснулся в три с минутами. Без крика, но почти. Опять меня ели крысы.
Интересно, долго
Прошел на кухню, взял стакан воды, ложку земляничного варенья. Лесная земляника, дикая. От кошмаров не помогает, но вкусно.
Сел в кресло у окна гостиной, приоткрыл форточку и настроился слушать дождь.
В форточку влетела бабочка. Большая, с комсомольский билет, и цвета такого же. Летом они здесь встречаются, но в ноябре? Или на чердаке очнулась? Я позавчера запустил АГВ, стало тепло, а тепло, как известно, идет вверх, на чердак. Вот бабочки и думают — лето вернулось.
Бабочка уселась на штору, глазищами сразу во все стороны смотрит. Хорошо, хоть не ворон залетел. И что мне с этой бабочкой делать?
Кто-то шуршит под окном. Тихонько бьется в стекло. Ещё одна бабочка?
Я выглянул.
Васин. Николай Васин, погибший два с лишним месяца назад у деревни Кротовые Дворики. В битве за картошку.
— Пусти… Пусти…
Вид у Васина был не очень. Нет, ни гниющей плоти, ни трупных червей, напротив — одет в костюм из тех, что сельским десятиклассникам покупают на выпускной вечер, лицо нарумянено, а шов по черепу почти и не виден. Но я-то знал…
— Явился, значит, — сказал я в форточку. Было страшно, я дрожал. От Васина веяло могильным холодом. Но вид я держал бодрый. Нельзя им показывать, что боишься.
— Как видишь. Пусти в дом, а?
— Не всему виденному стоит верить. В зеркале, поди, не отражаешься?
— Пусти, узнаешь.
— К Шифферсу тоже приходил?
— Он что, нажаловался?
— Не то, чтобы жаловался. Поделился. Подготовил. Предупредил. Ладно, и как там, на той стороне?
— Не знаю, меня на ту сторону пока не перевели. Не всех, понимаешь, переводят. Тебя вот тоже… Пусти…
— Меня? Я что, умер?
— Уже забыл? Это бывает. Чего хорошего — помнить смерть? Ничего хорошего. Пусти, а? Мне нужно сказать тебе… срочно сказать… очень важное.
— Говори так, мне слышно.
— Это нужно сказать лицо в лицо, глаза в глаза. Пусти…
Я посмотрел в глаза Васина. Мутные, белесые. Глаза мертвеца.
— Не пущу!
— Ну, да не к спеху. У нас вся смерть впереди. Бывай. Увидимся.
И Васин начал исчезать. Постепенно. Сначала исчезла одежда, потом кожа, обнажив мышцы и внутренности, потом остался лишь скелет, а потом истаял и он.
И сразу в глазах потемнело, и очнулся я уже в кресле. Шея затекла, и холод из форточки.
Ну да, сон. Продолжение кошмара. Что же ещё, если не сон?
На столе стакан с водой и вазочка земляничного варенья.
С таким вареньем никакой ром не нужен.
Глава 9
ПОВСЕДНЕВНОСТЬ
— Все взяли лист бумаги. Обыкновенный тетрадный лист.
— Двойной? — спросил Самойлов.