Зимняя вишня (сборник)
Шрифт:
— Веня, ты о чем?
Он раскачивается все сильнее, и раскладушка под ним скрипит. Посмотрел на меня и произнес как-то жалобно:
— Скажи… Ты правда решила?
— Что?
— Вместе… Навсегда…
Я поднялась. Он, словно боясь, что не дослушаю, говорит торопливо:
— Прости. Я действительно должен побыть один, собраться, осмыслить. Так много всего в один вечер. Ты сама сказала: утро ведь вечера мудренее?
— Ну стели, ложись. Спокойной
Оставила Вениамина с его раскладушкой, постелила у себя и легла.
Он — слышу — тоже поскрипел раскладушкой и затих.
И вдруг хлопнула дверь.
Вскакиваю — нет Вениамина. Испарился. И чемодана в прихожей нет, и зимнего пальто.
Стою посреди коридора и уже совершенно ничего не могу понять. Что-то ведь надо понять, совсем простое, а не могу.
Господи! Вот рожа-то глупая в зеркале!
И тут вдруг смех меня забирает, остановиться нет никакой возможности. Хожу по квартире и валюсь от хохота.
Валюсь на тахту, набираю Ларискин телефон.
— Лариска! Не спишь?
— Нет. А что ты ржешь? Алло! Чего ржешь, ненормальная? — И сама уже смеется. — Алло! Витамин был?
— Был. И весь вышел. Приходи, будем ликер допивать! — бросаю трубку — и хохочу…
И снова со мной мой сынуля, мой бурундучок, мой солдатик при сабле и доспехах. Мы помирились на всю жизнь. Нам хорошо и весело вдвоем, и солнышко светит, и за окнами плывут осенние поля. Мы едем на электричке в Приозерск к моим родителям, к его бабушке с дедушкой.
Дом на улице Дачной, номер 20, старый наш дом с палисадником, из которого я отчалила в самостоятельную жизнь вот уже двенадцать лет назад. Соседские старушки на лавочке со мной чинно поздоровались. Просовываю руку к щеколде, отпираю калитку, поднимаюсь на крыльцо.
Встречает нас отец, загорелый, моложавый, несмотря на свои шестьдесят пять, старая рубашка хаки без погон вся забрызгана белой краской.
— Это кто к нам явился? Что за солдат, какого полка?
— Здлавствуй, деда!
— Не по форме. Как я учил?
— Здлавию жела… вию!
Антошка взлетает на его сильные руки, отец целуется со мной.
— Витька приехал, мы ремонт затеяли.
Витька, брат, стоит в такой же, как у отца, рубашке хаки, весь заляпанный, с кистью под потолком:
— Привет, чувырла.
— Привет, амбал.
— Детей нарожали, а ума не прибавили, — с укором констатирует отец. — А Витька у нас со вчерашнего дня — капитан!
— Капитану, — достаю я из сумки бутылку.
— Опять навезла? — отец сердится, но тем не менее заглядывает с любопытством в сумку, из которой
— А где мама?
Лицо отца мрачнеет, он ссаживает Антошку на пол.
— В церковь отправилась. Совсем твоя мать с ума спятила. За двадцать километров в автобусе ездит, это надо придумать…
— Деда, а что такое целковь?
— …а мне как прикажешь к этой блажи относиться? Офицеру!
— Ты же в отставке, — отвечаю я примирительно.
— Из партии меня никто не отставлял. И сын у нас не в отставке!
— Да ладно тебе, отец. — Витька спустился, стоит у порога, вытирает руки, вид озабоченный. — Так что… я за Нинкой сбегаю?
Ох, живу я — от застолья к застолью, разгулялась девушка. Пришла от соседей Нинка, жена Виктора, грудастая, щекастая, всего много, улыбка — за уши завязывай, разделали мы мою городскую закуску на кухне, вдарили по стопарю, пока матери нет, и пошел у нас задушевный разговор.
— Во что верит? — горячится отец, с первой же рюмки раскрасневшийся. — Что она об этом знает? Где этому ее Богу есть доказательства?
— Вообще, вера доказательств не требует, — замечает Витька.
— Ты, оппортунист, молчи. Грехи решила на старости лет замаливать!
Тут Нинка возмущается, горячо и шумно:
— Ну, это вы глупости говорите, Николай Митрофанович. Какие грехи? Когда нам, работящим женщинам, грешить? Господи, и рада бы согрешить, да некогда! — И на всякий случай толкает Витьку в бок: шутка.
— Ты своих троих родила и сиди, не о тебе речь. А вот ты, — это уже мне, — допрыгалась в своем Ленинграде.
— Здрасьте.
— Вот тебе и до свиданья.
— До чего это я допрыгалась?
— А подумай. Как живешь?
— Да ладно тебе, отец… — Виктор тянется к бутылке.
— Нет, Витька, подожди, как я живу?
— Филиппу зачем дала уйти?
— Отец, да ладно, сколько можно об этом…
— Что же мне, за хвост его было держать?
— Действительно! — возмущенно вздыхает Нинка.
— Женщина захочет — за что хочешь удержит.
— Ну вы даете, Николай Митрофанович!
— Отец, ты того… Больше майору не давать.
— Жила бы как все люди, полной семьею.
— Значит, важнее, по-твоему, казаться, чем быть?
— Путем надо жить. А вот с этой самой философии… — И вдруг от суровости отца не остается и следа. — Наш генерал явился!.. — А на лице появляется радостная, но вороватая улыбка. — Здравия желаем, товарищ генерал!