Зимняя вишня (сборник)
Шрифт:
— Это я умру. — И слезы ручьем. — У меня предчувствие.
— Ну почему, почему?
— Жить не хочется…
— Вот дура, — сморкаясь, сипит Лариска. — Свет у нее клином сошелся на этом обалдуе. Ну умрешь, а с кем мы девичник перед свадьбой будем устраивать? Ты, Олька, учти, мы тебя просто так не отпустим и на свадьбу все в Москву прикатим, верно, Валюшка?
Валюшка виновато хлюпает, кивает, размазывает слезы кулачком, силится мне улыбнуться.
— Девочки. —
— Плиехал! Плиехал!
Вот теперь — правда. Антошка с подоконника увидел машину, и на часах — ровно половина.
И сразу начинается суета и беготня по квартире. Антошка схватил свой автомат, Лариска надевает на него куртку, автомат мешается, а Антошка ни на секунду не хочет с ним расстаться, рвется к дверям. Валюшка уже на пороге стоит с моей сумкой.
— Да подождите, ненормальные! — кричит Лариска. — Вы что — нерусские? Присесть надо на дорогу!
Садимся где кто был, в разных концах комнаты. И лица сразу у всех становятся серьезными и значительными, даже у Антошки.
— Ну, — вздохнув, встает Лариска. — С богом!
Лариса перекрестилась. Все поднимаются и идут к дверям.
Одна я продолжаю неподвижно сидеть на краешке тахты.
Они заметили это только в прихожей. Вернулись обратно. Глядят.
— Ты что? — забеспокоилась Лариска.
— Ольгунь… ты что?
Я медленно, словно потяжелела за секунду, поднимаюсь.
— Ничего… Иду… Иду.
Бежит под колеса нашего «мерседеса» шоссе Ленинград-Москва, мелькают километровые столбы, дорожные знаки, остаются за бортом тихоходные трейлеры, проплывают церквушки на пригорках. Ясное осеннее утро, бодрая музыка из автомобильного кассетника.
Руки Герберта в перчатках, как всегда уверенно, лежат на руле. Я сижу рядом.
На заднем сиденье, рядом с моей сумкой, расположился Антон, неразлучный со своим автоматом.
Молчим — в машине царствует музыка.
Герберт иногда коротко поглядывает на меня, словно удостоверяясь, здесь ли я и все ли со мной в порядке. Со мной все о'кей. Я спокойно сижу в удобном кресле, гляжу на бегущую дорогу, а грустно мне или радостно — мое лицо тебе не расскажет, и знать тебе ни о чем не надо. Обычное, по-дорожному никакое лицо.
— Хочешь кофе?
— Да, если не трудно.
Достаю термос. На мне — обязанности бортпроводницы: налить из термоса кофе и передать Герберту, который его выпьет мелкими глотками, не спуская глаз с дороги. Улыбнуться в ответ на его благодарную улыбку, прикрыть ветровое стекло, оглянуться и проверить, как дела у притихшего Антошки,
И вдруг, сверх программы, нет, не сверх, а по какой-то другой, невероятной, но в глубине души предугаданной и ожидаемой программе, я увидела в заднем стекле…
…как потрепанный, до боли знакомый «жигуленок», мотаясь по шоссе от невероятного напряжения всех своих лошадиных сил, готовый вот-вот разорваться от отчаянной скорости, лавируя между автобусами и грузовиками, медленно, но верно догоняет нашу иномарку…
Я застываю, не сводя глаз с «жигуленка».
Он совершенно необъяснимым образом настигает нас, обходит, подрезая спереди, и Герберт едва успевает увернуться на обочину.
— Черт… Хулиган! — Герберт резко тормозит.
И «жигуленок» останавливается впереди, занесясь поперек дороги. А из него выскакивает решительный и страшный, в распахнутой куртке, Вадим.
И дальше все происходит в секунду: Вадим подбегает к машине, распахивает дверцу с моей стороны, вытаскивает меня, от неожиданности почти не сопротивляющуюся, потом распахивает другую дверь, заграбастывает с заднего сиденья Антона, и с Антоном под мышкой и с моей сумкой в руке идет к своему «жигуленку».
Мы с Гербертом стоим возле «мерседеса» и смотрим, как захлопывается задняя дверь «жигуленка» за Антоном и моей сумкой, как Вадим садится за руль и открывает для меня правую дверцу; слышим, как включается мотор и как, опомнившись, заметался и заревел в машине Антошка.
Герберт бросается к «жигуленку», но я встаю на его пути, и теперь на моем лице он читает все, чего не смог прочитать по дороге.
— Герберт, милый… Прости… — Я обнимаю его, целую и бегу к раскрытой для меня двери.
А он остается рядом со своим опустевшим, грохочущим музыкой «мерседесом» и ошалелым взглядом провожает нашу машину, которая, с визгом развернувшись, уносится назад, к Ленинграду…
— …Где же, ну где же ты был все это время?
— А ты?
— Я так устала и так соскучилась…
— А я? Боже, какой же я был идиот! Ведь действительно, такая простая арифметика: если два человека любят друг друга, если им вместе так хорошо, как и не придумать… Это же проще, чем дважды два, верно?
— Да! Да!
Он поднимается с постели.
— Все. Конец бессмыслице. Завтра же перевожу вещи.
Я поворачиваю голову и вижу, что он сидит на стуле уже в брюках и надевает ботинки.
Он заметил мой взгляд и добавил поспешно: