Зимопись. Книга третья. Как я был пособием
Шрифт:
Рано обрадовался.
– Неважно, – спокойно проговорила крупная царевна. – Это нарушение закона.
Не желая встречаться взглядом, она сняла шлем и принялась начищать узорчатый металл пучком сухой травы. Высвобожденные волосы заключили лицо в светлую рамку и красиво упали на защищенные бронзой плечи. Густые брови сурово сошлись на переносице. Вид хмурой царевны вызывал в памяти сцены из фильмов про женщин-рыцарей, коротающих время между схватками с недостойными их клинка рубаками-мужчинами, вечно не понимающими, с кем имеют дело.
– Тоня, если на нас нападут, – сказала Кристина, – мы будем защищаться от
– Все равно это нарушение закона, а преступивший закон сознательно ставит себя вне общества – общество обязано ответить тем же.
Кто бы мне сказал, что попадусь в свои же сети. Однажды я так погубил Гордея. Теперь по макушку наполненная самомнением зазнайка хочет угробить меня. И угробит, сто процентов. Потому что закон, каким бы дурацким ни был, на ее стороне.
Кристина занервничала:
– Тоня, с ума сошла?! Чапа и его гнук – наш единственный шанс выжить!
– Заповедь гласит: соблюдай закон, – стояла на своем Антонина. Ее натиравшая шлем рука словно сдирала кожу с вероятного противника. – В заповеди нет оговорок. Любая поправка – кощунство, надругательство над законом.
– Самозащита не может быть преступлением! – не выдержала Кристина.
Даже забыла о боли в ноге.
– Закон справедлив, когда он выполняется, – процитировала Антонина школьную молитву, – всегда и всеми, наперекор всему. Вот высшая мудрость.
Кристинин взгляд посерел и похоронил меня заживо. Майя хотела что-то сказать в попытке вразумить, но Антонина вдруг встала, руки надели шлем, словно добавив происходящему солидности, и царевна произнесла формулу, после которой ничто не может остаться прежним:
– Говорю! Наш временный командир Чапа назначен ангелом Томой, позволившей ему взять в руки запретное оружие и командовать царевнами. Посему она тоже нарушительница закона. Каким-то обманным путем коварная Тома сумела растопить сердце доблестной Варфоломеи, заставив цариссу удочерить ее. Затем произошли странные события. На школу совершено нападение, перед этим кого-то внутри школы предупреждали вывешенным флагом с треугольниками. Затем Варфоломея с семьей погибает, оставляя новоявленную царевну Тому единственной наследницей. Уже здесь стоило бы задуматься. Но никому нет дела, каждый за себя. А Тома, которая, насмехаясь над традициями, даже ходит в мужском, продолжает хохотать нам в лицо!
Антонина распалилась в пламенном негодовании. Щеки порозовели, маленькие глазки прожигали насквозь. Откуда в этом чердаке под шлемом столько зависти и мстительности? Неужели царевна верит в произносимое?!
Она верила. И пыталась уверить других.
– Не достигнув необходимого возраста, – продолжала Антонина, – но зная, что это спишется на ангельское происхождение, Тома обзавелась двумя невесторами неизвестной породы, из числа не то чертей, не то людоедов. Одного поставила нам командиром. Он с первой минуты плевал на закон, который запрещает брать в руки гнук. Он даже бравирует этим. Это неслыханно. Я сообщу о нарушении закона немедленно, как только мы спасемся.
Не как только, а если, подумалось мне. А учитывая происходящее…
– Тоня, как ты можешь?! – Кристина вытянула больную ногу и оперлась на утонувшую в траве ладонь. – Еще издеваешься: «как только спасемся». Кто нас спасет? Сами? Ты даже еды сама добыть не можешь. Из пещеры от смерти
– …И обличи ближнюю свою, и не понесешь греха, – с удовольствием закончила фразу Антонина. – Вот! Знание о преступлении и недонесение не менее преступны, чем само преступление.
– Ближнюю свою! – уцепился я за соломинку. – Не ближнего. Я – мужчина.
– Под ближней имеется в виду…
– Говорю! – громко перебил я. – Обвиняю Антонину, как там тебя…
– Меланьину, – напомнила Кристина позабытую мной фамилию.
– …В корыстной трактовке и собственных толкованиях буквы закона!
– Это неправда! – Антонина побелела.
– В присутствии свидетелей Кристины Есениной и Майи…
– Береславиной, – быстро подсказала курносая девочка.
– Береславиной, – повторил я, – также обвиняю Антонину Меланьину в том, что зная о ношении мной гнука с целью самообороны и защиты жизней учениц школы, она не менее преступно покрывала возможное, как она его теперь называет, преступление в течение двух суток, пока считала эту самооборону защитой себе самой. Когда поняла, что спаслась, решила обвинить других в том, что они делали не только возможное, но и невозможное для ее спасения, рискуя своими жизнями ради спасения ее жизни. Ты знала, что я спасал тебя из пещеры с помощью гнука?
Царевна окаменела под моим взглядом.
– Ну…
– Да или нет?
– Я не присматривалась…
– Прошу свидетелей заметить, – ликующе заострил я внимание, – обвиняемая пытается солгать в свое оправдание. Гнук в моих руках не заметить было нельзя, с его помощью я освободил всех. Он был на мне с первой минуты до нынешней. А как же заповедь седьмая – не произноси ложного свидетельства? Так видела ты гнук с момента освобождения, Антонина Меланьина, или нет? Как думаешь, что по этому поводу скажут еще двенадцать свидетельниц?
– Видела, – вылепила та мертвецки-бледными губами.
Я смягчил тон:
– Прошу отметить – обвиняемая призналась сама, без давления, при свидетелях. Целых двое суток совесть обвиняемой была спокойна. Некоего нарушения закона, если оно осуществлялось на благо самой обвиняемой, она не замечала. Значит, нарушения закона не было, иначе его заметили бы все. Но пятнадцать носительниц высоких фамилий, которых можно опросить в любую минуту, видели только самозащиту. Теперь обвиняемая пытается оклеветать присутствующего здесь своего спасителя и даже отсутствующую спасительницу, которая не имеет возможности сказать слова в свое оправдание. Но сказано: соблюдайте все уставы и все законы вам данные, исполняйте их – и не свергнет вас земля, которую вам дали жить. Да постигнет кара разрушителей и да возрадуются созидатели. И да воздастся справедливым. Алле хвала!
Хорошо нам вдолбили эти молитвы. Сам не думал.
– Алле хвала! – в два голоса поддержали меня Кристина и Майя.
Антонина села на землю, ее остановившийся взгляд смотрел внутрь.
– Ты отказываешься славить Аллу-всесвидетельницу, да простит Она нас и примет? – снова закипятился я.
– Нет, что ты! Алле хвала! – раздался мгновенный выкрик.
Я повернулся к Майе и Кристине:
– Как думаете, стоит рассказать об этом недоразумении, когда попадем к царберам?
Первой обрела речь Майя.