Злато в крови
Шрифт:
Тут я впадаю в полное беспамятство, но вроде как появляюсь в Доме, который построен на мои деньги в качестве отступного, и выхожу из его стен прямо на луг.
Лошади-степнячки хороводом пасутся вокруг Селины, которая, слава те Господи, головы отнюдь не теряла. Глаза, правда, мутноваты, но мне уже доносили о ее злоупотреблении гелевыми линзами.
— Умницы мои, — воркует она, прижимаясь к длинным шеям, трепля по гриве или холке то одну, то другую и вынимая из сумы, подвешенной на плече, то морковку, то яблоко. — Присоединяйся, Ролан. Бери и угощай, только ладонь-то распрями,
— Так ты, выходит, взаправду от них пьешь? — осеняет меня.
— Тем и держусь, как древний монгол в бесплодном месте. Коням от этого вреда меньше, чем людям. Я пью от немногих людей — им это даже прибавляет здоровья. От многих лошадей — это успокаивает их. От этого можно исполниться гордыни, но человек иногда отстраняется от меня, а конь слишком охотно мне служит. И я почти завидую вашим угрызениям совести, потому что не люблю чрезмерную благость.
— И обильная чужеродная кровь не наносит тебе ущерба?
— Ну, это присходит согласно уравнению. Вы пили молоко человеческой матери и вынуждены теперь пить кровь людей, а моей кормилицей была кобылица чистых кровей — вот я от ее потомков и пользуюсь. Не только прямых, конечно.
— Как же ты обуздываешь нашу общую тягу к тому, чтобы выпить до дна всего человека, когда, наконец, встречаешься с ним?
— Да получаю удовольствие непосредственно от самой жажды. Мне смертной говорили, что отречение лучше, чем похоть, превозмочь достойнее, чем поддаться. Ведь благое недеяние — это пена, что вырастает на гребне абсолютной мощи.
— Хитро устроилась. Стало быть, тебе в самом деле не о чем тосковать — в отличие от нас прочих.
— Хм. У каждого своя причина испортиться, как некогда говорил ты сам. (Не помню такого, вскользь подумал я.) Моя личная тоска имеет человеческий корень, и ты легко можешь его вычислить. Ваша всеобщая вампирская хандра, чернейшая меланхолия — в том, что вы безуспешно стремитесь назад к человеку. А, может быть, надо идти вперед к человеку?
— Не думал. У меня иная боль.
— Да. Ты по своей крещеной природе Андрей: талантливый живописец, художник, артист в широком смысле, но и апостол новизны — как оба твоих великих тезки. Но живописец в тебе похоронен, апостол извращен. Иные твои имена означают лишь твои клипот.
— Клипы?
Селина смеется, очень дружелюбно.
— Слово это древнее, но оттого не менее ходкое, чем то, что ты назвал.
Скорлупы. Ограды, отделяющие тебя от Бога. То, что есть у всех людей в мире.
— Да. Я понимаю, — говорю я.
— Не очень. Подумай на досуге о двух вещах: скорлупу ореха, плотную оболочку семени трудно взломать молотком или стереть жерновом в пыль. Но нежный росток, тонкий лист без труда раскрывает собой семя, яйцо, почку.
Мы молчим. Ходят по кругу тихие, сонные лошади, позванивают колокольцы на путах.
— И еще вот что прикинь: не сделаться ли тебе снова художником — такие потрясные видения ты сочиняешь, — говорит Селина внезапно.
Затемнение.
Проснувшись ввечеру, я тотчас же отправился наверх, где были Старшие и кое-кто из наших детей. Нас приглашают в Динан, сказала Махарет, но там — там происходит
Глава пятая. Снова Римус
Что наш разум в своем скепсисе и нетерпении подобен человеческому — неправда. Мы можем не верить очевидному. Мы способны удивляться заурядным вещам. Но когда речь идет о том, что наш возлюбленный Принц в очередной раз попал — то бишь, вошел — в историю и угодил в очередную ловушку, ту самую, которой счастливо избежали все остальные, — тут уж мы оказываемся истовыми ортодоксами и готовы ради подтверждения этой истины терпеть и злорадствовать до последнего.
Нет, поистине дело именно в злорадстве. Лицезрение самого сильного и даровитого из нас (кроме Родоначальниц, но они, безусловно, вне конкуренции), угодившего в новые путы, Геркулеса в сетях Омфалы, Самсона, которому Далида обкорнала волосы, — о, это изрядно освежает!
Наш красавец, как и ожидалось, встречал делегацию. Наряжен он был вполне адекватно, как теперь говорят, — в стоящей по колено траве почти терялся цвет и сохранялся вид костюма, совершенно грязеотталкивающего. С порога объявил себя хозяином и распорядителем церемоний ввиду отсутствия занемогшей госпожи Селины. Предупредил, что, к сожалению, такой ораве на здешнем плацдарме не прокормиться — устраивайтесь как можете, и чем дальше отсюда, тем лучше.
— А ночевать, то есть дневать где расположимся? — с нездоровой ехидцей спросил Дэнни. Он хотя и почти индифферентен, однако самолюбив, и нарушение гостеприимства его ранило больше, чем остальных. — Слыхал я от некоторых, что тут имеется отличный сексодром со сверхпрочными дверками. Набьемся, что ли, туда, как шпроты в банку?
Но ему возразили, что секс — это не актуально, а в нулевом цикле здания, чуть пониже большого подвального зала, имеются ниши, достаточно укромные и предназначенные специально для ночных гостей.
Вот мы и уселись на царственных стульях из эбенового дерева, обтянутых старым кордуаном, и стали ждать, медитируя на огонь в камине, где специально для нас сложили костер из старой корабельной древесины, пропитанной солями и оттого дающей разноцветное пламя, и тихо обсуждая Проблему. Мое подозрение, что вовсе не создание монстра из монстров в лице Джесс переполнило чашу, но кое-что, из благодарности и по недомыслию сотворенное мною самим, я благоразумно держал при себе.
Наше терпение уже почти истлело, когда явился Принц Грегор и с напыщенностью герольда заявил, что госпожа этого дома изволила выспаться и отдохнуть, а потому немедленно приступит к необходимому для наших целей обряду.
Одета моя Селина была нетрадиционно для себя, хотя почти так же, как Принц. Оттенок ткани был в ее случае выбран светло-зеленый, а башмаки были чуть полегче с виду.
Естественно, Махарет заявила, что ей, как главному пострадавшему лицу, необходимо на этом шаманстве присутствовать. Другие также выразили свой интерес. На что Селина резонно заявила:
— Так и вижу, как вы ходите за мною вереницей, будто стая гусей. От помощи и от пригляда не откажусь, но ведь каждый из вас может видеть через глаза кого-нибудь другого.