Златоград
Шрифт:
Головы их сблизились. Сухие губы Степана коснулись мочки уха его партнерши. Он ощутил под своей ладонью легкое податливое тело женщины, и эта податливость была ответом на его незаданный вопрос.
Дождь по-прежнему заливал окна. Реальность подернулась зыбким, текучим флером, волны которого легко затягивали сознание в какие-то энигматические глубины. Степан танцевал с Лирой и был от этого счастлив.
Потом грянул рок-н-ролл в исполнении Элвиса Пресли. Все сорвались со своих мест, и зал затрясся так, что люстры закачались. Отплясав танец коллективного безумства, Степан и Лира вернулись за столик — разгоряченные, взъерошенные и очень довольные собой.
Наступила безмузыкальная пауза, во время которой все усиленно ели и пили. Степан, себе
— Слушай, Амур, ты не возражаешь, если я пошлю бутылку пепси вон той девочке в маске кролика?
— Валяй, — добродушно махнул рукой Амур и похлопал себя по животу. — У меня и так уже внутри все булькает.
— Куда ты, Денисюк? — спросила Лира.
— Сейчас приду, — успокоил ее Денисюк.
Он встал, прихватив непочатую бутылку пепси, и отправился к веселой детской компании. Лира и Амур видели, как он что-то говорил ребенку, стоя перед ней на подгибающихся ногах. Девочка посмотрела на Амура и улыбнулась. Потом они произвели обмен: Степан поставил перед девочкой бутылку, а та вручила ему один стальной прутик с законсервированным веселым огнем.
По дороге Денисюк позаимствовал спичек у вездесущей официантки Нины, поджег стерженек, и, разбрасывая искры по залу, направился к своим спутникам, на ходу превращаясь из захмелевшего Денисюка в охваченного вдохновенным экстазом поэта Одинокого. Уже подойдя к столу и стоя в ореоле фонтанирующего огня, он начал декламировать стихи, соответствующие сему торжественному моменту:
Мы — металлурги, менестрели огня! Багряные вихри грядущего дня! Мы — сталевары, не знаем тоски. Металлом мы плещем И острые клещи Стальными зубами хватают бруски. Металл! Он не дранка. И не портянка, Металлогранка — Главное в нем. ДышАщая жаром матка вагранки Под звездный салют его родила. Да будут бессмертными наши дела!Благодарные слушатели устроили поэту небольшую овацию, слегка выходящую за рамки дружеского круга: кое-кто за соседним столиком благосклонно похлопал.
— Клево! — сказал Амур, когда Степан сел на место и огонь руке его погас. — Сам написал?
— А то! — с намеком на легкую обиду ответствовал Одинокий. — Я как-никак поэт.
— Степ, а Степ, а ты хорошо знаешь то, о чем пишешь? — спросила Лира осторожно, как при разминировании снаряда.
— Я-то как раз знаю, о чем пишу! — с жаром воскликнул поэт Одинокий. — В молодости я пять лет в литейном цехе отпахал. На всю жизнь остались во мне неугасающие впечатления: это пиршество красок разливаемого жидкого металла, эти фонтаны огня!.. Так же как и предсмертные вопли Сереги Попцова, которого накрыл выброс расплавленного чугуна. И бившегося в конвульсиях боли красавца Витьки Соловьева, которому тот же выброс на всю жизнь изуродовал лицо. Потом, говорили, что он через несколько лет покончил жизнь самоубийством, кажется, повесился… Вот,
— Да, — раздумчиво сказала Лира, — Мы не любители тоски. Нам подавай пафос…
У Степана снова зарябило в глазах. Он увидел как Пафос, рассыпая искры, взметнулся вверх и превратился в Пифона, Пифон в Грифона. Грифон уселся на люстре.
— Но ты не подумай, что я осуждаю… — сказала Лира. — «Менестрели огня» — очень красивая, сочная метафора. Мне очень понравилась.
Степан погрустнел, подумал немного, потом все же сообщил то, что вовсе не намеревался афишировать.
— Честно сказать, я её стибрил у Рэя Бредбери, из его произведения «451 градус по Фаренгейту».
— А-а-а… — протянула Лира смущенно. — Но остальное-то, надеюсь, твое?
— Мое, мое, сто процентов мое, — заверил поэт.
— Ну и слава Богу, — успокоилась Лира. — Там были и другие, тоже неплохие метафоры.
В это время дождь кончился, выглянувшее солнце ударило по стеклам золотыми лучами. Солнечные зайчики забегали по стенам кафе, отразились в люстрах, засверкали на столовом серебре и зеркальном боку кофейника, стоявшего посреди их стола.
— А мне про клещи понравилось, — сообщил Амур, прищурив от солнца один глаз. — Как они там хватают своими стальными зубами… Хвать только… Хвать! — Он сделал рукой резкое движение и его пустой стакан полетел на пол и разбился вдребезги.
Чтобы его не ругали, он поспешил напомнить собравшимся, что посуда бьется к счастью.
— Дядя Стёпа, а вы знаете, как клещи хватают за пятки? — спросил Амур. — Или за череп?..
— Нет, — честно признался поэт Одинокий.
— А я знаю… — ответил мальчик.
— Опять воображение? — высказала догадку Лира, но почему-то очень серьезным тоном.
— Нет, на этот раз из практики. Так сказать, самый что ни на есть суровый эмпиризм. Вы, дядя Степа, в гинекологическом кабинете не бывали, а там интересно… Берутся, значит, щипцы и — …
— Стоп, стоп, Амур! — поспешно воскликнула Лира. — Сейчас поэт Одинокий прочтет нам еще что-нибудь. Просим, просим…
— Только чтобы с юмором, — заказал Амур.
— Хорошо, — согласился поэт Одинокий. — Вот из моего раннего, антиалкогольного цикла. Это я как-то вышел на балкон и сочинил такие стихи:
Ночь. Музыка плывет чуть слышно где-то вдалеке, И миллиардов звезд невидимый разлет, И лунный свет купается в реке. Курю и ощущаю горечь никотина. Во тьме уснули здания. Мычит в канаве пьяная скотина, Он тоже житель мирозданья. Встань, жертва гастронома! Не верь, что истина в вине. Чем спать в грязи, уж лучше дома С любимой быть наедине.— Молоток, дядя Степа! — похвалил поэта Амур. — Смешно. А кто там мычал в канаве?
— А пес его знает, — ответил Одинокий и, спросив разрешения у дамы, налил себе в бокал остатки шампанского.
— Давай еще, — потребовал мальчик. — И про юмор не забывай.
Поэт выцедил из мелкого бокала светлую шипучую жидкость, вытер рот бумажной салфеткой и продекламировал из очень раннего себя:
Еще барыги продают кроссовки, Еще на свете много суеты. И почему вот эти вот красотки Идут с тобой, и я — не ты? А ты — не я, стихов не сочиняешь, Не знаешь этот тяжкий труд. Корпишь над строчками, слезу роняешь, А ими ж…у подотрут.