Златоград

Колышкин Владимир Евгеньевич

Они сели в мягкие кресла на удивление полного зала. Над дверями зажглись зеленые надписи: «Выход» и красные надписи: «Не курить!», «Пристегнуть ремни».

— Взлетаем, что ли?.. — ернически осведомился Степан, застегивая у живота стальную пряжку широкой и прочной синтетической ленты.

— Вроде того, — ответила Лира. — Кино широкоформатное, с различными спецэффектами, так что приготовься к неожиданностям.

Степан, сидящий в середине компании, взял свою девушку за руку. Свет в зале померк, и кино началось.

С

первых же кадров они испытали восхитительное и слегка головокружительное чувство полета. Затем невидимая камера стала снижаться, и вскоре внизу стал отчетливо виден утонувший в зелени городишко. Он был похож на Серпо-молотов — родной город Степана, впрочем, многие провинциальные города похожи друг на друга.

Неизвестно отчего у Степана защемило сердце, в голову пришла совершенно трезвая мысль: где же он, собственно, находится?

Муж тем действие фильма разворачивалось.

Её звали Чукча. На самом деле имя у неё было Лена, но Степан Денисюк, когда еще не был с ней знаком, прозвал её Чукчей. Была зима, и она ходила в меховой замшевой курточке с капюшоном, отороченном мехом, и потому походила на чукчу. Ответная на улыбку и скорая на смех и, как позже выяснилось, не дура была выпить. Чукча работала экспедитором в транспортном цехе и иногда по делам бывала в литейке. Степан её давно приметил: девка бойкая, симпатичная. Чукча приветливо отвечала на его взгляды белозубой улыбкой.

Однажды он встретился с Чукчей в проходной заводоуправления. Она кого-то ждала. Хороший случай познакомиться. Познакомились. Лена, оказывается, ждала своего шофера, куда-то он смотался и вот приходится его ждать, а на улице холодно… Покурили вместе возле теплой батареи, поболтали. Шоферюга, гад, так и не появился. Лена сказала, что смена кончается, она пойдет домой. Степан вызвался её проводить.

Жила Чукча в Разгуляе. Недалеко от городской тюрьмы. Деревянный двухэтажный дом фасадом смотрел на сквер Декабристов. В сквере росли древние неохватные липы, до неба высокие. Когда-то их посадили жены декабристов, сопровождавшие своих мужей, причастных к известному восстанию. Декабристов этапировали в Сибирь, но прежде чем добраться до каторги, арестанты обжили немало тюрем по пути следования. Так какое-то время они находились в разгуляйской тюрьме, именуемой ещё Первым номером.

Степан видел, что Чукча — девка простая, и с ней надо было общаться по-простому. Сбегать в гастроном, купить бутылку водки, выпить, посидеть, поболтать, потом — трахнуть… Тем более, что препятствий к этому не было никаких. Чукча жила без родителей. С маленьким сыном, который был в продленке. Кстати, словечки «трахнуть», «трахаться» Степан впервые услыхал именно из уст Чукчи. По телевизору тогда, в начале восьмидесятых, такое не говорили, а из молодежных компаний, где этот эвфемизм возник, литейщик третьего разряда Денисюк уже вырос.

Чукча же познакомила Степана и со словом «квасить», в смысле выпивать. В общем, девчонка жила под

лозунгом: «Квасить и трахаться». И вот с такой подругой у Денюсика вышел «облом».

Несмотря на всю продвинутость знакомой в отношении морали, в том числе и половой, Степан повел себя на редкость зажато. Наверное, интеллигентская гнильца давала о себе знать. Степан не был стопроцентным работягой с соответствующей прямотой поведения. Отец у него был инженером, мать… впрочем, мать подкачала, была всего лишь санитаркой в психбольнице, зато дед и бабка по отцовой линии были учителями.

Короче говоря, ничего у Степана не получилось в тот раз с Чукчей. Посидели, попили дрянной кофе, закусили его бутербродами с икрой. Еще более тошнотворной. Икра была чуть крупнее макового зерна, серого цвета, от рыбы низкого сословия, под названием минтай. В общем, гадость еще та…

И обстановка в комнате угнетала. Убогое жилище: кособокие двери, советский диван фирмы «шарп», этой же фирмы мебель, обшарпанная то есть. Койка железная, заправленная черным суконным, солдатским, одеялом.

Вдохновение не приходило, но Степан не сдавался. Для интимной близости, он даже пересел с дивана на койку, где сидела Чукча. Она раскладывала пасьянс и заметно взволновалась, предполагая, что сейчас её завалят и начнут «трахать». Но Степан так и не решился. «Что же это такое со мной делается?» — подумал он, и чтобы не сидеть болваном, попросил ему погадать. Чукча собрала пасьянс, перетасовала карты, говоря: «Я гадальщица неважная…»

Раскинула первую линию, потом вторую, третью.

— Значит так, — сказала Чукча. — Сначала — то, что было. Вроде бы, двое детей у тебя было…

— Не было у меня никогда детей! — вспыхнул Степан, говоря сущую правду.

— Внебрачных.

— И внебрачных не было. Да и не женат я…

— Ну, не знаю. Тебе виднее. Но то, что ты потерял сына — это однозначно.

— Аборты, — подумал Степан. — Те аборты… Марина говорила — был мальчик. «А был ли мальчик?» Был. Он просил оставить ребенка, но она все-таки сделала аборт. А может, и правильно… Мучился бы сейчас с женой-пьяницей… Хорошо, что он от нее ушел… А второй ребенок? Вернее, первый. Да-да. Те полгода интенсивной связи с замужней женщиной, когда устроился на завод, с той, которая говорила: «у тебя ого какой!»

Степану было 20, а ей?.. Примерно столько же. Ну она и самка! Уж как не ухищрялись, но тоже отяжелела, тут уж Степан вовсе не желал ребенка. Во-первых, она замужем, а во-вторых… впрочем, достаточно и первого препятствия. Так что, она сделала аборт. Причем не просто аборт, а самоаборт. Чуть не умерла в ванной… Потом с сожалением сообщила: — «Суки мы с тобой, такого парня загубили…» Так что, был мальчик, был ребенок. И, оказывается, не один.

Что они тогда знали о жизни, в двадцать с небольшим лет. Все хорошее мы губим в молодости. А когда спохватимся, то уже бывает поздно, поздно… Не потому ли Степану так часто снится сон, что он опаздывает на поезд?