Злое небо
Шрифт:
А вечером ко мне в палату вошли трое высоких накачанных парней в форме безопасников и, без лишних слов один из них с нашивками майора, предъявил мне обвинение в убийстве первой степени. Уж не знаю, к счастью или нет, но мой лечащий врач посчитал, что для выписки слишком рано, поэтому безопасники удовлетворились надетыми на запястье наручниками и охраной, выставленной у двери, состоящей из сержанта Кроста.
Всю ночь я не спала. Но постоянные визиты сержанта, озабоченного тишиной в палате, совершенно мне не мешали. Стоило прикрыть глаза, как мною овладевали кошмары. Взгляд, последний взгляд, устремленный на меня. Что было в нем? Обида? Ненависть? Прощание. Неужели
Всеми силами я гнала мысли о потери ребенка. Говорят, что Бог дает человеку столько испытаний, сколько он может выдержать. Я была на грани. Я готова была выть от боли, отчаяния и несправедливости того, что произошло. Хотя… разве я не преступница? И не заслужила наказания?
Утром он стоял у моей кровати, неизвестно как проникнув в палату минуя охрану, а я… Я не могла смотреть ему в глаза. Не теперь, когда меня давило чувство вины и злости. На себя, Рейна и весь мир. Он заговорил, а я не могла сосредоточиться на словах, эхо его голоса долетало до меня словно издалека. Наконец, он подошел ближе, и ощутимо сжал мое запястье.
– Кто это был? Кого ты выгораживаешь? Чью вину берешь на себя? – Вилард опустился передо мной на корточки, и наши глаза оказались на одном уровне. В его было ожидание, сомнение, боль от потери. В моих… Не знаю, кажется, после изматывающей ночи я уже не испытывала ничего. Только желание опустить веки, чтобы не видеть его лица, и слепящего света солнца. Я больше не заслуживала солнца и света. Только тьму и забвение.
– Я говорю правду, Адриан, клянусь. Я убила твоего брата! – сквозь зубы выдавила я. Каждый раз признаваясь в содеянном, я как будто снова нажимала на курок.
– Нет! – прорычал старший Вилард, - ты не могла! Ты не способна на убийство! Только не ты! Скажи мне, тебя заставляют признаться? Тебе угрожали?
Его глаза остановились на наручнике, сковывавшем правое запястье. Он потрогал нагревшийся от моей кожи металл и потер красный след от вмятины.
– Они не посмеют предъявить обвинение в суде. Я найму адвоката, и как только тебя отпустят под залог, я отвезу тебя к себе домой. Там никто не посмеет тебя тронуть.
– Адриан, очнись же, я не лгу и не оговариваю себя! Я убила твоего брата. Убила хладнокровно, и, наверное, сделала бы это еще раз.
Он осекся на полуслове, всматриваясь в мое лицо, дрожащие от напряжения руки, слезы, выступившие на ресницах.
– Зачем тебе это делать? – его вопрос прозвучал нерешительно и даже как-то робко. Необычно, для этого человека. Он не верил, однако…
– Я убила, и он это заслужил. Вот все, что тебе нужно знать, Адриан. Прости. Хотя, не думаю, что когда-нибудь ты сможешь это сделать.
Выражение его лица менялось. Недоверие и отчаяние боролись с пониманием того, что я говорю правду. Он отпустил мою руку. Отошел ближе к окну. Я заметила, как напряглись руки, что он держал в карманах брюк.
– Зачем? – его голос изменился. Изменился он сам. Он, наконец, поверил.
– Я не смогу ответить тебе на этот вопрос, - мне не хотелось причинять ему еще большей боли. Но разве такое возможно?
– Зачем?
– повторил он, медленно приближаясь ко мне. Я напряглась, готовая к удару и новой боли. И она не заставила себя ждать. Мою щеку опалило огнем, - сука! Как ты посмела?
Что я могла ему ответить? Что правда может его убить? Я четко помнила слова Марка Гибсона. К тому же, не была уверена, что палату не прослушивают прямо сейчас. Что сделают те, другие, когда поймут, что я знаю о заговоре и располагаю документами, которые они бы хотели заполучить. И сколько я продержусь после этого? Не думаю, что смогу слишком долго выдержать их допрос.
Я сидела, сжавшись на больничной кровати в жалкий комочек, дожидаясь, когда же он одним ударом закончит то, что начал. Но он не оправдал моих надежд. Еще раз, занеся надо мной руку для удара, он замер, будто в нерешительности, а, затем, словно боясь не совладать с собой, выбежал из палаты, громко хлопнув дверью.
– Шания Перил, двадцать четыре года, рост метр 68 сантиметров, глаза голубые, нос прямой, шатенка, хронических заболеваний и жалоб нет, - тюремный врач, высокий тощий субъект что-то черкнул в своем планшете и торопливо вышел. В «отстойнике» как называлось место, куда свозили заключенных для распределения по многочисленным уровням тюрьмы предварительного заключения, кроме меня находилось еще девять человек, гражданские, три женщины и пятеро мужчин. Они молча подчинялись приказам охранников, которые без всякого стеснения рылись в их вещах и производили личный досмотр. Поскольку меня забрали прямо из больницы, все мои нехитрые пожитки были на виду. То есть на мне. Бесконечная дорога по тюремным коридорам запомнилась выкриками из камер, рыком охранников и гнетущим впечатлением от мрачного места.
Я лишь надеялась, что меня запрут в одиночной камере. Не знаю, смогу ли я сейчас выдержать соседство хоть с кем-нибудь.
Меня ввели в крохотное помещение с низким потолком и обшарпанными стенами, испещренными различными изящными и не очень примерами тюремной словесности. Подойдя к умывальнику и не к чему стараясь больше не прикасаться, я умыла лицо холодной водой и села на с виду чистый матрац. Первая ночь в камере… самая долгая ночь в моей жизни…
Но мой унылый покой, сопровождавшийся гнетущими мыслями, был неожиданно нарушен. Скрипнула тяжелая дверь и в камеру, осторожно ступая, проник невысокий худощавый мужчина в форме охраны. Тихие шаги едва ли были способны нарушить тишину, и я почти умилилась его нежеланием меня потревожить. Вот только, какого черта ему здесь нужно?
– Перепутали комнаты, милейший? – он вздрогнул, резко затормозив, но быстро взяв себя в руки, положил ладонь на тонкую силовую дубинку. Видимо, она предавала ему уверенность в себе.
– Зашел глянуть на свежее мясо. Говорят, ты здесь первый раз? А, ничего, чистенькая, пока, - он мерзко осклабился, являя ряд кривых желтых зубов, тем самым, видимо, желая продемонстрировать мне свое одобрение, а, главное, расположение.
– Спасибо за высокую оценку моих внешних данных. А теперь, если вас это не затруднит, предоставь меня себе самой и вернитесь к своим служебным обязанностям.
– Чего? – протянул удивленно он. Оскал быстро покинул его лицо. Обиделся?
– Покиньте мою камеру, - пояснила я. Весь наш разговор я продолжала сидеть на низкой койке, подогнув под себя ноги. Не выгодная позиция. Однако, я боялась ее менять, тем самым привлекая к себе внимание.
– Да я щас тебе морду набью, шалава! – видимо, решив больше не церемониться, охранник бросился на меня. В ту же минуту, как его рука коснулась моего плеча, дверь снова открылась. Похоже, моя камера на сегодня стала местом паломничества местного бомонда.