Злой рок. Политика катастроф

Фергюсон Ниал

24 июня на собрании уполномоченных представителей во Флориде одна девушка выступила против обязательного ношения масок, обвинив сторонников этой меры в том, что они заодно с дьяволом, 5G, Биллом Гейтсом, Хиллари Клинтон, «педофилами» и «глубинным государством»^[1221]. Некая Стелла Иммануэль, врач из Хьюстона, настаивала на том, что сумела вылечить заболевших COVID-19 при помощи гидроксихлорохина – но, как оказалось, она также верила, что эндометриоз, кисты, бесплодие и импотенция возникают из-за половых сношений с «нефилимами» (демонами в человеческом обличье) и что в современных медицинских процедурах используется «ДНК пришельцев»^[1222]. И в том, что президент Трамп сделал ретвит видеоролика, в котором доктор Иммануэль рассказывала о гидроксихлорохине (а ролик этот просмотрели более тринадцати миллионов раз), – в точности запечатлелась природа двойной пандемии, с которой в 2020 году столкнулся мир.

Глава 10

Экономические последствия пандемии

Мы уже давно обросли мозолями и не слышим, как убивают.

Евгений

Замятин. «Икс»

О длительном и кратком

Вскоре после того, как Джон Мейнард Кейнс в 1919 году вылечился от болезни, которой, как предполагают, был испанский грипп, он написал провокационный трактат, принесший ему известность, – «Экономические последствия мира» (The Economic Consequences of the Peace). В нем Кейнс осуждал карательные условия Версальского мирного договора, налагавшего на Германию неустановленные, но потенциально огромные военные репарации, и предсказывал в экономике инфляционную катастрофу, которая неминуемо должна вызвать мощный негативный эффект в политике^[1223]. Заключительное предсказание Кейнса в конечном итоге сбылось:

Если мы осознанно вознамеримся довести Европу до обнищания, осмелюсь предсказать, что возмездие не заставит себя ждать. И тогда ничто уже не сможет надолго отсрочить окончательную битву сил Реакции с отчаянными конвульсиями Революции – битву, перед которой померкнут все ужасы минувшей германской войны^[1224].

Впрочем, его предсказание о том, что немецкая валюта в ближайшее время ослабеет, оказалось неверным: весной 1920 года та неожиданно стабилизировалась наряду с другими европейскими валютами. Укрепление продолжалось недолго, но на коротких позициях во франках, марках и лирах Кейнс потерял столько денег, что едва не обанкротился^[1225].

Какими будут экономические последствия пандемии? Несомненно, она принадлежит к разряду крупных экономических катастроф. Если Международный валютный фонд окажется прав насчет валового внутреннего продукта США в 2020 году (в июне МВФ прогнозировал падение на 8 %, но к октябрю оценка была уже не столь мрачной: ВВП должен был сократиться лишь на 4,3 %), то этот год станет для американской экономики худшим с 1946-го^[1226]. В апреле уровень безработицы в США достиг высшей точки со времен Великой депрессии. В других странах все было еще хуже. В мае Банк Англии предсказал сильнейшую рецессию со времен «Великого мороза» 1709 года^[1227]. Итак, в большинстве стран сократится производство и вырастет безработица – но что еще нас ждет? В 2020 году многие комментаторы, придя в ужас от того, как справляются с кризисом американские службы здравоохранения, как локдауны сокрушают экономику и как беспримерно возрастают государственные займы и денежная эмиссия в центральном банке, предположили, что господство доллара в мире приближается к концу. И все же опыт Кейнса в 1920-х годах напоминает, что в истории валютных курсов редко когда удается с легкостью что-либо предсказать. Выступая на одном онлайн-форуме в начале августа 2020 года бывший министр финансов США Лоуренс Саммерс – возможно, наиболее близкий духовный наследник Кейнса из всех, кого когда-либо производил американский Кембридж, – заметил: «То, что есть, не заменить тем, чего нет». Что могло прийти на смену доллару в качестве резервной и торговой валюты, когда «Европа – это музей, Япония – дом престарелых, Китай – тюрьма, а биткоин – эксперимент»?^[1228]

Изначально, когда эпидемия еще не вышла за пределы Китая, казалось, что COVID-19 угрожает прежде всего глобальным каналам поставок, идущим через Ухань и окрестности города^[1229]. После того как Пекин смог совладать с вирусом, возникли вопросы: как быстро Китай сможет восстановиться и насколько его восстановление будет сдерживаться новыми вспышками заболевания?^[1230] Если судить о поставках по таким показателям, как потребление энергии, то восстановление определенно напоминало V-образную кривую: сокращение в первом квартале было наиболее резким со времен Мао (падение на 6,8 % по сравнению с последним кварталом 2019 года), но потом все быстро вернулось вспять. Что же до спроса, то показатели транспортных и транзитных перевозок в крупных городах свидетельствуют, что все шло намного медленнее^[1231]. В мае правительство отказалось от намеченных темпов роста в пользу создания рабочих мест и объявило о выпуске местными органами власти новых инфраструктурных облигаций на сумму 500 миллиардов долларов. Кроме того, продолжилось смягчение денежно-кредитной политики^[1232]. Однако высшие должностные лица Народного банка Китая и чиновники из Комиссии по регулированию банковской и страховой деятельности опасались роста кредитования и инфляции (не столько повышения потребительских цен, сколько цен активов), а также сопутствующей угрозы финансового кризиса^[1233]. Китайский рынок ценных бумаг стремительно восстановился – но это не обязательно указывало на полноценный макроэкономический подъем. Когда власти позволили уличным торговцам снова вернуться в крупные города, это был знак того, что высшее руководство серьезно обеспокоено проблемой безработицы.

В первые месяцы 2020 года, по мере того как вирус распространялся по миру, отмены рейсов шли сплошной чередой. Число людей, совершающих авиаперелеты, достигло минимума. В Чанги, обычно переполненном аэропорту Сингапура, поток пассажиров сократился с 5,9 миллиона человек в январе до мизерных 25 200 в апреле – на 99,5 %^[1234]. Ряд авиакомпаний объявили о банкротстве. Прекратился туризм^[1235]. Рухнули продажи автомобилей. Приостановка путешествий и все еще оживленный спрос привели к тому, что цена на нефть ненадолго стала отрицательной, поскольку затраты на хранение превысили

рыночную стоимость. С 8 по 26 марта закрылись все рестораны во всех регионах, где действовало приложение Open Table. Они были все еще закрыты даже два месяца спустя – везде, за исключением Германии и нескольких американских штатов, которые не «закрывались» столь агрессивно, как Калифорния и Нью-Йорк (это были Аризона, Флорида, Огайо и Техас)^[1236]. Простаивали бары и кафе^[1237]. Из розницы работали – примерно в прежнем режиме – лишь аптеки и продуктовые магазины. Рост продаж показали только онлайн-магазины и интернет-компании, торгующие электроникой: потребители, заключенные в своих домах, устремились в мировую Сеть, чтобы удовлетворить свои потребности. По всему миру работников увольняли или отправляли в неоплачиваемый отпуск в таких количествах, каких свет не видел с начала 1930-х. Волатильность финансового рынка достигла уровней, в последний раз зарегистрированных в худшие дни глобального финансового кризиса 2008–2009 годов. К 23 марта главный индекс американского фондового рынка, S&P 500, упал на 34 %. Европейские и британские инвесторы пострадали почти столь же сильно; впрочем, в Восточной Азии дела обстояли немного лучше. На какой-то момент снизились даже акции всех крупнейших технологических компаний – кроме Amazon. Биткоин активно распродавали – на 12 марта он стоил менее 4 тысяч долларов. Казалось, опасность не грозит только золоту и (поначалу) государственным казначейским облигациям США. Великая депрессия как будто явилась снова – только на этот раз то, что заняло тогда целый год, случилось за месяц.

Вечером в воскресенье, 15 марта, Федеральная резервная система срочно оповестила о том, что урезает процентные ставки и покупает облигации на 700 миллиардов долларов, – и финансовая паника достигла апогея. Инвесторов это не успокоило – и фонды денежного рынка (а также хедж-фонды) столкнулись с наплывом требований о немедленных выплатах^[1238]. Трейдеры с Уолл-стрит, оцепенев, смотрели, как на рынке облигаций разверзается бездна массовых дефолтов; особенно уязвимым был сектор энергетики^[1239]. Как и в 2008–2009 годах, случился кратковременный дефицит долларов, поскольку долларовые должники по всему миру вступили в схватку за наличные деньги^[1240]. Но прежде всего чиновников из ФРС тревожили знаки необычного волнения на рынке, где торговались государственные облигации США, вроде бы самые безопасные и ликвидные в мире^[1241].

Возможно, администрация Трампа и могла позволить себе двусмысленные высказывания о пандемии, но невозможно было уклониться от обсуждения подобного краха фондовой биржи. (Именно паники подобного рода и стремился избежать Трамп, когда преуменьшал угрозу коронавируса.) В отличие от здравоохранения, денежно-кредитная и налогово-бюджетные сферы отреагировали немедленно – и масштабно. Федеральная резервная система, по признанию ее представителя, «перешла красную линию» со множеством программ, включая беспрецедентные обещания покупать даже мусорные облигации. 23 марта ФРС обязалась приобрести столько американских государственных облигаций и ценных бумаг с ипотечным покрытием, сколько потребуется, «чтобы поддержать бесперебойное функционирование рынка»^[1242]. В общем итоге было объявлено о создании четырнадцати новых программ кредитования финансовых организаций, центральных банков иностранных государств, нефинансовых предприятий, а также региональных и местных органов власти. С 11 марта по 3 июня баланс ФРС возрос на 53 %, с 4,3 триллиона до 7,2 триллиона долларов^[1243]. И пусть даже тринадцать из четырнадцати программ были небезупречны с точки зрения легальности^[1244], они оказали желаемый эффект. Финансовое положение после кризиса в середине марта стало намного устойчивее.

Вместе с этим 25 марта, в первые часы после полуночи, лидеры Конгресса согласовали финансовый пакет на два триллиона долларов, который предполагал отправку чеков на 1200 долларов всем американцам, чей доход был ниже определенного уровня; расширение страхования по безработице; увеличение государственных пособий по безработице на 600 долларов в неделю в течение четырех месяцев; а также предоставление корпорациям в качестве помощи 500 миллиардов, малому бизнесу в качестве займов – 350 миллиардов; а поставщикам медицинских услуг – дополнительные 150 миллиардов. Эти меры дополнили прежде принятый закон, согласно которому 8,3 миллиарда были выделены на разработку вакцины и 100 миллиардов – на оплачиваемые отпуска^[1245]. Инвестиционный банк Goldman Sachs спрогнозировал, что дефицит федерального бюджета составит примерно 3,6 триллиона долларов (18 % ВВП) в 2020 финансовом году и 2,4 триллиона (11 % ВВП) в следующем, при этом доля публичного государственного долга превысит 100 % ВВП, а общий долг достигнет 117 % ВВП^[1246]. (В сущности, ФРС приобрела почти все облигации, выпущенные в первом квартале 2020 года.)

Если Федеральная резервная система намеревалась лишь избежать финансового кризиса, тогда эти меры можно считать невероятно успешными. Акции после падения показали резкий рост, и если смотреть ситуацию за год, то к началу августа они снова вернулись на положительную территорию. Интуиция подсказывала, что по большей части этот подъем осуществился благодаря акциям крупных IT-компаний: пандемия явно помогла перевести многие тренды из реального мира в виртуальный. В то время как конъюнктура рынка была искажена денежно-кредитной политикой – какая ранее наблюдалась только во время мировой войны, – эти «акции роста» вроде бы сохранили свои высокие оценочные коэффициенты. Вместе с тем политические последствия принятых мер не могли не поражать. Было чувство, что в те месяцы пандемия перевела две радикальные идеи – современную денежную теорию и безусловный базовый доход – едва ли не в мейнстрим. О том, как долго обычные люди смогут просидеть взаперти, даже получив более щедрые, чем обычно, пособия по безработице, особо никто не говорил.