Злой
Шрифт:
Меринос не ответил. Он подошёл к окну и долго смотрел вдаль. Когда он обернулся, его лицо было даже грустным.
— Зильберштейн, — небрежно промолвил он, — это великое дело. Настолько великое, что может изменить мои планы на ближайшее время. Чтобы доказать, какое это большое дело, скажу, что ты не получишь никакого вознаграждения. Сейчас я тебе ничего не дам. Беру тебя на проценты в дело, слышишь?
Зильберштейн преисполнился гордости: проценты от такого дела могли быть немалые!
— Однако, — продолжал Меринос, — если
Такая беспощадная жестокость прозвучала в голосе Мериноса, когда, произнося эти слова, он положил сжатый кулак на деньги, что у Зильберштейна рубашка прилипла к спине и самый широкий воротничок показался бы ему в ту минуту тесным. Однако Лёва, когда-то, в ранней молодости, удачливый боксёр лёгкого веса, прекрасно знал, как выходить из положения и уклоняться от противника.
— Пан председатель, — он изо всех сил сдерживал волнение, — разве я вам когда-нибудь соврал? Ведь нет? И вы заработали на мне несколько злотых, правда? День матча назначен, а что будет завтра, что может быть завтра, этого не знает ни пан председатель, ни я, ни сам президент Польши, ни пан Бог. Мы же знаем, как случается, разве не так? Завтра могут внезапно умереть все футболисты Польши и Венгрии, и тогда матч не состоится, так как с месяц некому будет играть. Разве я не прав? Однако могу представить вам доказательство того, как я отношусь к делу: если вы действительно хотите платить мне проценты, я отказываюсь от других дел и начинаю готовить исключительно этот матч. Мы должны нанести сокрушительный удар!
— Да ладно, хорошо, — приветливо улыбнулся Меринос, вручая ему четыре пятисотенных банкнота. — Бери монету — и приятных развлечений! У Ромы действительно замечательные ноги. Только не поругайтесь из-за неё с Крушиной. И вообще не слишком сорите перед ней деньгами. Чего ради Метеор должен покупать галстуки за ваши злотые?
Зильберштейн втянул голову в плечи движением, которое должно было означать его полное безразличие к таким вещам. Однако распрощался довольно поспешно, видимо, стараясь избежать дальнейших разговоров на эту тему, и ушёл.
Меринос поудобнее уселся в кресле, вытянул ноги и, закрыв глаза, погрузился в свои мысли.
……………………………………………………
В эту минуту зазвонил телефон.
Филипп Меринос протянул руку к трубке.
— Алло! — отозвался он, и вмиг всё словно перегруппировалось в его глазах и сердце, как цветные стёклышки в детском калейдоскопе.
— Добрый день, Филипп, — раздался звучный низкий голос Олимпии Шувар.
— Чего тебе? — грубо спросил Меринос. Собственный голос звенел в его ушах, как будто откуда-то издалека…
— Я хотела бы поговорить с тобой о кое-каких общих делах, — спокойно произнесла Олимпия.
— Я тебя слушаю, — немного помолчав, откликнулся
— Я готова тебе заплатить, сколько ты пожелаешь, — чётко и сухо проговорила Олимпия, — за информацию о том, что случилось с доктором Витольдом Гальским и где он находится в настоящее время.
Филипп Меринос медленно, без единого слова, положил трубку. Никогда в жизни ему не было так жаль самого себя, как в эту минуту…
Дверь медленно приоткрылась, и вошла Анеля со стаканом чая в руках.
— Вы, пан председатель, сегодня ещё не пили ничего тёплого, — приветливо проговорила она, ставя перед ним чай между рюмками и бутылкой вермута. Меринос не ответил — он сидел как каменный, глядя прямо перед собой. Анеля двигалась как-то необычно — каждый её жест выражал смирение и покорность.
— Опять неприятности, пан председатель? — тихо спросила она.
Меринос не ответил.
— Самое время вам, пан председатель, поехать куда-нибудь в отпуск, — обеспокоенно посоветовала она. — А вообще… женились бы, был бы дом, жена и обеды, как положено, а не эти бесконечные шатания по ресторанам.
— Анеля, — спокойно ответил Меринос, — заткни пасть, хорошо? Не твоё собачье дело, что мне делать.
Анеля умолкла, не обидевшись. Она ещё раз взглянула на Мериноса, и в этом взгляде светились любовь, страх и бесконечное уважение. Таким взглядом Анеля смотрела на единственного человека в мире, и этим человеком был Филипп Меринос.
Анеля вышла, и Меринос встал. Снял с вешалки старый поношенный кожаный плащ, из тех, что носят шофёры, и плотно запахнул его на себе, словно ему было холодно. Обмотал шею грубым шерстяным шарфом и поднял воротник. Минутой позже медленно спустился по лестнице.
Навстречу ему шёл Метеор. Он был заметно взволнован.
— Я разговаривал с Ирисем, — сообщил он.
— Ну и что? — равнодушно спросил Меринос.
— Лица его не видел. Всё в бинтах. Еле слышно, что он говорит. Знаете, пан председатель, я до сих пор не могу поверить тому, что он сказал. Холера его знает, может, я и недослышал… Я даже ничего не понимаю. Но он повторил мне, наверное, раз десять.
— Что именно?
— Ирись говорит, что этих двух они пристукнули в самом начале, но всё началось, когда те уже лежали. Он настаивает, что их разогнал один-единственный человек. Ирись уже ни о чём не мог говорить, всё повторял: «один-единственный, понимаешь, он был один, а нас семеро. А он один». Вы что-нибудь понимаете, пан председатель?
Меринос опёрся плечом о ворота. Он напряжённо соображал, потирая рукой подбородок.
— Был когда-то в Варшаве один человек, — проговорил он как бы в раздумье, — который мог бы выкинуть точно такой номер. И ещё похлеще. Но тот человек… — он на минуту заколебался, — тот человек умер.