Злой
Шрифт:
— Что там за кутерьма? Что происходит?
— Ничего, — ответил Кубусь, — читают сообщение о вчерашнем кроссе.
— Вот оно что! — обрадовался Крушина. — Кто выиграл? Кто? Снова Вильчевский?
— Вильчевский, — подтвердил шофёр. — На медаль. Каждый день — сорок километров в час.
— На медаль! — восхитился Крушина. — Вылазь! — толкнул он Кубу. — Ставлю бутылку! За Вильчевского, чтоб он, бедняга, и дальше не поскользнулся. Тормози, пан, — бросил он шофёру. — Сколько там?
— Крушина! — пробормотал Кубусь, когда Роберт заплатил и оба они
Но на Крушину, казалось, снизошло вдохновение.
— Пегус, мой мальчик! — сказал он сердечно. — Ты не хочешь водки. Хорошо, не буду тебя заставлять. Но ведь ты любишь сладкое, правда? Я тоже его обожаю. И ты мне не откажешь, сынок. Мы стоим как раз рядом с баром. Вот видишь: «Фрукты, мороженое»? Я заболею, если мы в него не зайдём. Всё, что захочешь, — твоё. Торт мокко, ванильный крем, смородиновое желе с молоком, торт «камарго», мороженое. О, огромная порция фисташкового мороженого со взбитыми сливками! Подумай, парень…
И прежде чем Кубусь успел что-нибудь сообразить, железные ладони Крушины почти впихнули его в бар «Фрукты, мороженое», где стены были украшены разноцветной керамикой на фруктовые темы.
— Вот тут, — заявил Крушина. — Садись. Пани, пожалуйста, — обратился он к официантке, — две порции мороженого, два крема и два апельсиновых напитка. Вот здорово, да? — улыбнулся он Кубусю, как добрая волшебница в сказке о спящей красавице; так ему, по крайней мере, казалось, потому что он на минуту забыл о своём сломанном носе, который мог вызвать дрожь в сердце любого смельчака.
— Подожди минутку, я должен позвонить. Только никуда не уходи! — приказал Крушина. На этот раз в его голосе прозвучала нотка угрозы и предупреждения, которая не снилась даже самым злым волшебницам из детских сказок. Он зашёл в кабину телефона-автомата, как раз напротив входа в зал, где сидел Кубусь, и прикрыл дверь: через окно кабины боксёр внимательно следил за своим спутником, готовый немедленно принять меры, едва тот проявит малейшее намерение сбежать. Спустя несколько минут Роберт вышел из кабины и заявил:
— Ты, Пегус, ещё не передумал? Ещё хочешь заработать несколько злотых?
Куба быстро глянул на Крушину; он сразу понял, что теперь инициатива уже не в его руках и не в руках Крушины, а всё решает кто-то третий.
— Ясное дело, — осторожно ответил он.
— Так сиди тихо и жди. Сейчас сюда придёт кто-то, желающий с тобой поговорить.
После этих слов он с наслаждением принялся за крем и мороженое, поэтому задумавшемуся Кубе не оставалось ничего другого, как сделать то же самое. На закуску он перечитал номер «Спортивного обозрения», разложенный на столике, между вазочками с мороженым. Столица жила в эти дни сообщениями с трассы велосипедного кросса.
Через некоторое время в бар зашёл инженер Альберт Вильга. Не поздоровавшись, он сел за столик Крушины и Кубуся.
— Это он? — спросил он Крушину, движением головы указывая на Кубу.
— Что для вас, пан? — поинтересовалась
— Большую бутылку «Чинзано», — ответил Вильга, не оборачиваясь.
— У нас такого нет, — неуверенно ответила официантка.
— Тогда, пожалуйста, оставьте меня в покое, — с ледяной вежливостью заявил Вильга, и официантка отошла, не возразив ни слова.
Кубусь внимательно присматривался к Вильге: его поразил безупречный костюм и манеры, которые даже явному нахальству придавали оттенок элегантности.
«Ого! — подумал он. — Этот сделан не из того материала, что крушины и мехцинские. Вот как! Значит, движемся вперёд и чем дальше, тем глубже».
— Вы ещё долго собираетесь сидеть в этой корчме, где смердит пирожками и патокой? — спросил Вильга тихим, но резким голосом; его выцветшие голубые глаза и бесцветное обрюзгшее лицо не выражали ни радости, ни злобы.
— А что вы, пан, можете предложить? — довольно нагло спросил Кубусь.
— Позавтракать, — ответил Вильга и взглянул на Кубуся; в его выцветших глазах была пустота, такая пустота, что Кубусю стало не по себе.
— Идём, — заявил Крушина, расплачиваясь.
Они встали и вышли. На краю освещённого полуденным солнцем широкого тротуара стоял оливковый — «гумбер» с красивым, немного подпорченным кузовом.
Вскоре «гумбер» можно было увидеть на улице Новогрудской, напротив входа в небольшой, на первый взгляд, захудалый магазин, витрина которого была между тем заставлена дорогими закусками и бутылками заграничной водки. За этой витриной скрывался один из лучших варшавских ресторанов. Из первого помещения с огромным буфетом несколько ступенек вели в небольшой зал, украшенный оленьими рогами и кабаньими головами. Тут стояли тёмные столики и такие же стулья с вырезанными в спинках сердечками.
Из зала можно было попасть в комнатку с правой стороны. Её единственное зарешечённое окно выходило на довольно грязный варшавский дворик. Один из находившихся в комнате столиков был сейчас занят тремя клиентами и являл собой картину кулинарного побоища, достойную пера Франсуа Рабле. В ужасающем беспорядке валялись на нём остатки селёдки, сухой охотничьей колбасы, окорока, редиски, лука, омлета, крутых яиц, заливного судака и холодца.
Один из клиентов, человек могучего сложения, со сломанным боксёрским носом, уже начал петь. Скрипучим баритоном он умолял: «Нинон, ах, улыбнись…» Или сообщал: «Чтобы ты знала, как я хочу целовать твои уста…»
Элегантный пан с длинным обвислым лицом сидел неподвижно и курил сигарету. На его лице не было заметно никаких следов опьянения, а лёгкий румянец на скулах являлся скорее следствием жары и духоты в тесной, насыщенной винными парами комнате.
Якуб Вирус спросил:
— Который час?
— Полпятого, — вежливо и небрежно ответил Вильга.
Кубусь с усилием проглотил слюну.
— Мы уже позавтракали? Так рано, — удивился он.
— Ага, — отозвался Вильга. — Пора бы уже подумать об обеде.