Злые ветра Запада
Шрифт:
– Дуайт?
– Шепард подошел к нему, когда тех жителей, что прятались по подвалам несколько дней, помеченных дождем из адского семени, уже пригнали на площадь.
– Да, босс.
– Он уже знал, что услышит. Куда больше его занимала сама площадь, покрытая быстро разлагающимися телами. Козлоногий не жалеет своего племени, когда оно подыхает.
– Говорят, сынок, ты снова сорвался?
Шепард, заправив руки за пояс, и выпячивая красивую серебряную бляху, покачивался на каблуках. Чертов сукин франт. Народ Мидлтона, его жалкие остатки, уже поняли, что их ждет и
– Сорвался. Оштрафуешь?
– Нет...
– Шепард покачал головой. Маска потешно качнула в такт хоботом.
– Отправлю в командорию. На покаяние. Глядишь, тебя, сраного психа, там вылечат.
Дуайт пожал плечами. Насрать. Командория, так командория.
– Умница, сукин ты сын.
– Шепард явно хотел сплюнуть Дуайту под ноги. Но маска, маска...
– Босс...
– Дуайт посмотрел на Морриса, пинками гнавшего к доскам, наваленным грудой, совсем молоденькую девчонку. Та плакала и не расставалась с каким-то узлом. Возможно, что узел чуть дергался и попискивал. Сраный узел со сраным плачущим бельем. Дуайту очень хотелось еще раз завыть и уйти к предкам, ждущим его на красивой белой лодке, исполняя последнюю хаку, окрашенную в алое. Но... но...
– Что босс?
– Я не знал своей матери. Меня растил дед.
– И?
– И ничего. Мне пора закончить нашу работу.
Некоторые любили аутодафе. Некоторые любили любить жертв аутодафе. Дуайт не любил ни того, ни другого. Тогда Моррис еще спорил с ним по этому поводу. Тогда, в Милтоне, они поспорили в последний раз. После того, как Дуайт подошел и прострелил голову молоденькой девчонке и, не глядя, свернул шею пищащему свертку с бельем.
А вот костер для ведьмы и остальных, тех, кто вовремя не донес, кто побоялся гнать в форт, увидев первые семена зла, этот костер Дуайт подпалил с огромным удовольствием.
Полыхая и визжа от боли, ведьма успела проорать проклятия каждому из них. Они не отличались оригинальностью и обещали всем и каждому скорую и жуткую смерть.
Многие и впрямь померли довольно скоро. Но для рейнджеров это не редкость. Каждый раз, зачищая очередную ферму, ранчо, городишко, Дуайт вспоминал несколько вещей:
Силу Господню, убившую и тварей, и командора.
Полыхающую ведьму и ее сиськи, такие красивые до момента, пока огонь не добрался до них.
И молоденькую девчонку с ее сраным пищащим свертком белья.
Antem (The Unforgieven-I).
Сок винограда - кровь Господня. Хлеб - плоть Его. Если же причастие на вкус отдает мясом... То здесь что-то не так.
Дуайт не верил в христианского Бога. Вернее, верил, понимая, что он есть. Но говорил не с ним. С ним говорить Дуайту было не о чем. Это стало проблемой давно.
Мир вокруг Дуайта жил под сенью Креста. Символ веры куска павшей страны, ставший сейчас вездесущим. Кресты, кресты, кресты...
Блестели металлом на церквях, чернели потемневшим деревом на часовнях, серели выцветшим камнем на надгробьях. На головках пуль, вырезанные чем-нибудь острым. На клинках и лезвиях, выбитые мастером гравировщиком. Даже на подтяжках чулок у некоторых шлюх, блестевшие
– Во имя Господа нашего, да...
Да укрепит он руки мои, одинаково легко рубящие головы детей зла и тех, кто может оказаться заражен.
Да даст он меткости глазам моим, смотрящим через прицел на порождение Дьявола или на одинокого путника, прошедшего через земли Козлоногого.
Да...
Этих 'да' хватало.
Жесток ли христианский Бог? Или, скорее, его слуги? Дуайт не думал об этом. Мир вокруг, мир во время Бойни не добрый. И всепрощения ждать не стоило. Его просто не могло быть.
Песок хрустел под подошвами. Хрустел остывшим дьяволовым семенем, опаленными костями, расплавившимся стеклом. Догорало ранчо, ревели коровы в загоне, те, что еще оставались коровами.
– Эй, как тебя!
– сержант, не глядя назад, дернул рукой.
– Ко мне!
Юнец, недавно оказавшийся в Анклаве, подошел. Споро, не отнять, но и не скакнул козлом, как большинство новобранцев. Сержант решил проверить мембраны маски после аутодафе. Вдруг голос стал проходить хуже?
– Проверь животных. Подожги постройки и возвращайся.
Тот кивнул, двинувшись к распахнутым створкам. Дело было давно. Сержанта звали Шепардом, а не торопившийся горделивый молокосос... Дуайт вспоминал самого себя с усмешкой.
Идти нормально не получалось. Хотя Дуайт прекрасно понимал: это вопрос времени и привычки. Униформа 'пустынных братьев' штука не самая удобная. Кожа, толстая, не каждым ножом пробьешь, еще кожа и снова кожа. Куртка с полами по колено, с высоким воротником, с наплечными, нагрудными и налокотными вставками. Кожаные перчатки с крагами до локтей. Кожаные брюки с наколенниками, высокие сапоги. Кожаные ремни с подсумками, карманами и кобурами. Кожаная дыхательная маска с каучуковым шлангом, тянущимся к баллону с дыхательной смесью на пояснице. Дуайт тогда еще не привык к ней, двигался неумело, порой спотыкаясь.
Тяжелый 'упокоитель' еще добавлял усталости, оттягивал мышцы плеч и рук. Смотреть через стекла маски получалось не очень хорошо. Дуайт подошел к загону. Присмотрелся к облепленному мухами обрубку под ногами. Наподдал ногой по чьей-то обглоданной голове, отправив ее первой войти внутрь.
Шепард, незаметно подошедший сзади, только одобрительно хмыкнул, кивнув Бэнки на юнца. Бэнки кивнул, мысль молокососа показалась верной. Но подачу горючки в огнемет открыл. Над грибком набалдашника потянулась жирная струйка дыма.
Голова влетела внутрь. На голову, практически тут же, кто-то накинулся. Дуайт поднял винтовку и шагнул вперед. Стрелять пришлось сразу же.
Судя по остаткам одежды раньше тварь был поденщиком. Порванные грубые брюки, остатки светлой рубахи из дешевого полотна с Ист-кост. Кожи и плоти на щеках и нижней челюсти практически не осталось. Хотя зубы если и выросли, то не сильно. Но и то, в голову он вгрызся прилично, успев снять остатки закоптившегося скальпа. Почему не бросился на Дуайта сразу? Потому что ног ему Козлоногий не подарил. Превратил их в какое-то жалкое подобие ящериных лап, не больше.