Злые вихри
Шрифт:
Когда доложили, что обдъ поданъ, Алина сказала:
– - Мы съ вами обдаемъ вдвоемъ; князя нтъ, и раньше часовъ одиннадцати онъ не вернется.
Аникевъ только при этихъ словахъ вспомнилъ о княз. Еслибъ онъ оказался дома, еслибъ съ нимъ сейчасъ пришлось встртиться, онъ бы не выдержалъ, онъ или бы убжалъ, или кончилъ какимъ-нибудь безуміемъ.
Алина, ведя своего гостя въ столовую, обошла съ нимъ и но казала ему почти все великолпное помщеніе.
– - Я всегда зналъ, что у васъ настоящій вкусъ,-- сказалъ Аникевъ:-- помните, съ вашей прежней деревенской
– - Какъ видите,-- спокойно отвтила она:-- а вы сами разв измнили прежнимъ вашимъ вкусамъ? Разв не даетъ вамъ прежняго художественнаго удовлетворенія хоть бы вотъ такая обстановка? Разв бы вы отъ нея отказались?
– - Конечно, нтъ, я попрежнему люблю все, что красиво, роскошь меня ласкаетъ; но я никогда не могъ и не могу ничмъ своимъ, внутреннимъ, пожертвовать ради ея достиженія. Вы знаете, что это правда.
Алина усмхнулась.
– - Любовь безъ жертвъ -- не любовь! Это ваши слова,-- медленно произнесла она.
Онъ отвтилъ ей вызывающимъ, насмшливымъ взглядомъ.
«Боже мой, зачмъ она теперь это вспомнила! Какъ глупо, какъ жестоко!» мелькнуло въ голов его.
Но съ ея стороны это былъ лишь новый ударъ, и ударъ удачный. Цлый міръ былого опьяненія, былого безумнаго счастья воскресъ въ немъ. «Любовь безъ жертвъ -- не любовь!» -- повторялось въ каждомъ біеніи сердца.
Алина не щадила: ударъ слдовалъ за ударомъ. Садясь за небольшой, накрытый на два прибора столъ, Аникевъ увидлъ посредин его, въ прелестной ваз, большой букетъ своихъ самыхъ любимыхъ цвтовъ -- ландышей.
– - Что можетъ быть печальне этих зимнихъ петербургскихъ ландышей,-- сказалъ онъ:-- они совсмъ не пахнутъ, они совсмъ даже не похожи какъ-то на лсные душистые ландыши... Когда я ихъ вижу, мн всегда представляется, что это картинки съ далекой выставки...
– - А все же они настоящіе, и при такомъ воображеніи, какъ ваше, вы легко можете перенести ихъ куда угодно и перенестись вмст съ ними,-- небрежно, ему въ тонъ, замтила княгиня.
– - Вы слишкомъ разсчитываете на мое воображеніе, кузина, оно совсмъ охладло за эти годы.
– - Не думаю, вы сами еще не можете знать, куда оно способно унести васъ...
Оно ужъ его уносило: передъ его приборомъ оказался старинной чеканки массивный серебряный кубокъ. Это былъ ея кубокъ, доставшійся ей отъ бабушки, рожденной Аникевой. Съ одной стороны на немъ изображенъ былъ гербъ Аникевыхъ, а съ другой можно было разобрать буквы М. и А.
Такое совпаденіе сразу бросилось въ глаза Михаилу Александровичу, когда онъ увидлъ этотъ фамильный кубокъ у Алины, около восьми лтъ тому назадъ. Она непремнно хотла ему подарить его; но онъ наотрзъ отказался и горячо доказалъ, какъ ему пріятно, что такая вещь именно у нея. Она всегда пила изъ этого кубка, а когда у нихъ, въ ихъ старомъ гниломъ домишк, по выраженію Лидіи Андреевны, бывалъ Аникевъ,-- онъ непремнно подавался ему. Онъ даже носилъ названіе «нашъ кубокъ» и пророчески соединялъ ихъ своими буквами М. и А.
Промолчать,
– - А! Старый знакомый!-- Въ блдной улыбкой проговорилъ Аникевъ, беря кубокъ и его разглядывая.
– - Онъ дожидался и дождался своего хозяина,-- шепнула Алина.
Этимъ не кончилось. Весь обдъ состоялъ изъ его любимыхъ блюдъ. На это, по крайней мр, можно было не обратить словесно вниманія; но все же. нельзя было этого не замтить, не почувствовать.
Все, какъ есть все, оказалось сдланнымъ для него, чтобы доказать ему, что ничего не забыто и обо всемъ подумано. Никакая самая нжная сестра не въ состояніи была бы такъ позаботиться объ единственномъ, дарогомъ, посл долгой разлуки рернувшемся брат.
Сдлать это могла только или безумно любящая, или жестоко мстящая женщина.
XVIII.
Къ концу обда Алина достигла многаго. Вдь, Аникевъ жилъ нервами, и вс неуловимыя, ускользающія отъ людей иной организаціи, мелочи дйствовали на него неотразимо. Алина окутала и опутала его своей атмосферой. Въ этой атмосфер, живой красоты и вншней роскоши, гармонично сливавшихся другъ съ другомъ, было столько опьяненія, усыплявшаго мысль и ласкавшаго чувства.
Необходимы были рзкія разнозвучія, чтобы заставить Аникева очнуться, собрать силы, призвать на помощь всю гордость, все старое истерзавшее оскорбленіе.
Но его насторожившаяся чуткость никакъ не могла подслушать такихъ разнозвучій. Въ полунасмшливомъ, легкомъ и, повидимому, непринужденномъ тон Алины звучало что-то и грустное и нжное. Съ каждой минутой онъ ощущалъ сильне, что это прежняя Алина, что перемна, поразившая его въ ней вчера, была только вншней.
«Или все это игра? Когда же она «играла» -- вчера ли для всхъ, или сегодня -- для него?»
Однако, скоро стихли и эти вопросы. Бдный «артистъ» такъ усталъ за эти послдніе годы, такъ чувствовалъ себя постоянно въ клтк, съ обрзанными крыльями. Иной разъ онъ почти физически задыхался въ своей клтк -- и спрашивалъ себя: когда же пахнетъ на него свжимъ воздухомъ, когда же мелькнетъ передъ нимъ хоть призракъ того, что онъ называлъ тепломъ и свободою?
Ему часто бывало такъ невыносимо холодно, что даже душа въ немъ какъ бы замирала и съеживалась. Онъ умиралъ съ голоду безъ красоты, безъ теплыхъ художественныхъ впечатлній. Куда ни глядлъ, что ни встрчалъ -- все представлялось ему холоднымъ, некрасивымъ, отталкивающимъ.
Прежде онъ могъ еще отстраняться, хоть на нкоторое время, отъ «безобразія жизни». Хорошія денежныя средства помогали, оторвавшисъ отъ всякихъ заботъ, уходить въ невдомую область, существованіе, дйствительность которой почти осязалъ, вызывая ихъ творческими звуками.
Теперь, и уже давно, всякія мелочныя заботы ежечасно требовали его, завладли имъ, держали въ плну.
Онъ барахтался въ какой-то грязной луж, съ чувствомъ омерзнія стараясь выловить изъ нея грязь и своими неловкими, мучительными усиліями только взбалтывая ее все больше и больше...