Злые вихри
Шрифт:
Уже нсколько лтъ ихъ бракъ, и совершенно не по его вин, имлъ только вншній видъ брака. Онъ умолялъ теперь Лидію Андреевну дать ему разводъ, причемъ, конечно, бралъ вину на себя и предоставлялъ жен значительное обезпеченіе. По она объ этомъ и слышать не хотла.
Она очень спокойно и съ презрительной миной сказала ему:
– - О развод ты и не мечтай! Что ты безсовстный фантазеръ, это давно знаю... Нашелъ такую же безсовстную дуру -- ну, и любитесь сколько угодно. Только чтобы все было шито и крыто. Я еще мсяцъ пробуду въ Снжков,-- это мн такъ надо,-- а потомъ уду. Вотъ ты и оставайся тогда со своею красавицей, только смотри --
Объяснила все это Лидія Андреевна и вышла изъ комнаты, оставивъ его въ настоящемъ столбняк. Онъ долго не могъ придти въ себя; но когда пришелъ, то понялъ, что, вдь, иначе она говорить не могла и не могла остановиться ни на какомъ иномъ ршеніи. Она ужъ давно перестала съ нимъ церемониться и очень часто, во время ихъ объясненій, снимала маску.
Этотъ второй мсяцъ былъ еще хуже перваго. Лидія Андреевна длала свое дло. Она выказывала полнйшее и спокойное призрніе къ Аникеву и въ то же время по нскольку разъ въ день находила предлоги косвенно, намеками, конечно, не называя, оскорблять Алину. Она очевидно вызывала Аникева на бшенство, на припадокъ, на грубую сцену. Онъ понялъ это и сталъ отъ нея скрываться. Такъ прошло недли дв...
Но ей было скучно, она принялась его преслдовать и въ то же время явно, съ подчеркиваніемъ, отстраняла отъ него Соню. Онъ почувствовалъ, что не отвчаетъ за себя, что начинаетъ ненавидть эту женщину.
– - Объ одномъ только прошу,-- шепталъ онъ, блдный какъ смерть, стуча зубами:-- оставьте меня, не говорите со мной!
– - Нтъ, отчего же не говорить!-- отвчала Лидія Андреевна, пристально и зло глядя ему прямо въ глаза:-- я вовсе не хочу, чтобы гувернантка и прислуга на насъ пальцами показывали. Надо соблюдать приличія -- это мое единственное условіе.. Кажется, я немногаго требую!
Наконецъ, она ухала.
Когда Алина, вернувшись изъ монастыря, увидла Аникева, она его не узнала. Онъ имлъ видъ не только совсмъ больного человка, но и помшаннаго.
XXI.
Теперь ужъ никакая сила не могла ихъ оторвать другъ отъ друга. Бдная мать Алины все видла, все понимала и, прежде всего, понимала свое безсиліе. Что могла она? Въ ихъ любви, вмст съ опьяненіемъ и блаженствомъ, было столько муки! Значитъ, больной матери оставалось только окончательно истерзать единственную любимую дочь своими жалобами, безплодными совтами и слезами.
Къ тому же она сама не въ силахъ была смотрть на Аникева, какъ смотрла бы на всякаго другого въ такихъ обстоятельствахъ; она сама поддалась его обаянію, почувствовала его неотразимость для такей двушки, какъ Алина.
Безсонными ночами, запершись въ своей укромной спаленк, эта несчастная мать задавала себ все одинъ и тотъ же вопросъ: «что-жъ теперь будетъ?». Отвта не было, не могло быть. Она плакала, плакала неслышными, горькими, материнскими слезами, кашляла, дрогла въ чахоточной лихорадк, слабла съ каждымъ днемъ и прислушивалась къ приближенію смерти...
Какъ непрерывная, волшебная мелодія протекали для Аникева съ Алиной деревенскіе дни и ночи. Ненасытная страсть, поэзія, музыка, пніе, недоговоренныя мысли, смняющія одна другую причудливыя мечты... Незамтно надвигавшаяся теплая, душистая, грустно ласкающая осень...
Однако, и осень эта стала холодной и дождливой.
Хлбъ былъ проданъ, и даже очень выгодно. Лидія Андреевна настоятельно требовала, чтобы Аникевъ непремнно самъ привезъ деньги въ Петербургъ. Она грозила, въ случа отказа, своимъ появленіемъ. Это было не особенно страшно: Аникевъ зналъ, что поздней осенью она въ деревню не подетъ ни за что въ мір. Но, дйствительно, неотложныя дла требовали его присутствія въ Петербург -- главное же онъ ршилъ снова, и на этотъ разъ окончательно, требовать отъ жены развода. Вдь, не могъ же онъ такъ оставлять Алину.
Онъ ухалъ -- и вотъ тутъ-то все совершилось. Алина очнулась отъ припадка страсти, увидла себя, увидла свою больную мать, увидла въ безнадежномъ, отчаянномъ взгляд матери, что тайны нтъ. Да разв она думала о томъ, чтобы скрывать свою тайну -- она до сихъ поръ ни о чемъ не думала, а только любила.
Ну, и довольно, гроза налетла -- и пронеслась. Алин стало жутко.
Когда Аникевъ былъ здсь,-- не могло даже представиться, какъ это будетъ безъ него. Теперь его нтъ. Онъ вернется, но когда? А вдругъ совсмъ не вернется? вдругъ «не вернется» -- если и не теперь, то, все равно, хоть чрезъ годъ, чрезъ два, чрезъ пять лтъ?!.
Срое, безпривтное небо, порывы втра, безконечный дождь, обливающій стекла маленькихъ оконъ, отъ которыхъ невыносимо дуетъ, низенькія комнатки съ закопчеными потолками и старой мебелью, кашель матери, ея тихіе, сдерживаемые стоны.
Алина запиралась у себя и плакала по часамъ, а до сихъ поръ, съ самаго дтства, она никогда не плакала. Когда останавливались слезы, она, опять-таки по часамъ, сидла у подоконника, прижавшись лбомъ къ холодному стеклу и безсмысленно глядла широко раскрытыми, немигавшими глазами прямо предъ собою, на ненастное небо, на пожелтвшую траву, на косогоръ, по которому извивалась грязная дорога. Распустившаяся коса ея тяжело спускалась съ кресла, плечи нервно вздрагивали подъ срымъ пуховымъ платкомъ, на прелестномъ поблднвшемъ лиц блуждало страдальческое, жалкое выраженіе...
А дождь лилъ, втеръ завывалъ, отъ окна и отъ пола дуло, такъ что ноги стыли въ теплыхъ, подшитыхъ толстою байкой ботинкахъ. А изъ сосдней комнаты раздавался мучительный кашель матери, ея тихіе стоны .
Въ одинъ изъ такихъ дней и часовъ Алина увидла, что по косогору спускается маленькая карета, вся забрызганная грязью. Тоска и это мертвое уединеніе были такъ невыносимы, что даже пріздъ безобразнаго и глупаго князя заставилъ встрепенуться, превратился въ радостное событіе. Князь никогда еще не былъ встрченъ такъ радушно, съ такимъ искреннимъ удовольствіемъ. Онъ торжествующе потиралъ себ руки, показывая во всю ширину громаднаго рта вставные зубы, и скриплъ:
– - Пріхалъ навдаться, живы ли! вдь, теперь, въ такую погоду, деревня -- это смерть, могила!.. Вонъ барышня какъ поблднла!.. да, не мсто вамъ здсь, не мсто... все равно, какъ если бы роза въ темномъ, холодномъ подвал... А въ Петербург теперь -- сезонъ, балы, театры, концерты, жизнь... А заграницей... вотъ я именно въ позднее осеннее время въ Біариц купался... теплынь... на неб ни облачка... океанъ...
Онъ не могъ не видть, что его вовсе некраснорчивые разсказы производятъ на Алину подавляющее впечатлніе. Соблазнъ былъ грубый, избитый; но и такого даже соблазна оказывалось за глаза довольно въ эти осенніе, безнадежные дни.