Змееловы (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Я не могу одобрить ваши действия. А представьте себе, что у него и в мыслях не было снова воровать? Какую травму вы каждый раз ему наносили!
— Тит-Косой не думал красть? — Холодайкин рассмеялся: — Да вы бы видели, как он глядел на коней! Прямо как завороженный.
— И вы считаете, что так надо предупреждать преступность?
— Факт есть факт.
— Не каждый факт — закономерность.
— Не знаю, не знаю… В нашем районе его имя больше в делах прокуратуры не фигурировало.
— Предупреждение преступлений — это целая наука, это комплекс каждодневных мероприятий, деликатная и гуманная
— Вот что, товарищ Седых, я не студент, чтобы вы меня учили азбуке. — Холодайкин разозлился. — На всякие ненужные диспуты у меня нет времени. А пока я должен заявить вам официально, что вы медленно и малорезультативно, да-да, малорезультативно ведете следствие.
— Я веду его по всем правилам, установленным Уголовно-процессуальным кодексом РСФСР. Еще раз подчеркиваю, что дело сложное из-за его необычности. И потом, мы имеем дело с экспедицией, которая занята очень важной научной работой. Это я тоже, между прочим, не забываю. И потрошить людей по вашему методу не собираюсь.
— Не справляетесь — так и скажите.
— Я взялась за дело и доведу его до конца.
У Холодайкина заходили на скулах желваки.
Вера Петровна молча вышла.
26
Геннадий сразу заметал, что настроение у жены плохое, как только она переступила порог.
— Устала?
Вера кивнула. Геннадий молча взял у нее сумку с продуктами и отнес на кухню.
Вера тоже почувствовала, что он чем-то недоволен. И вмиг улетел куда-то разговор с Холодайкиным и все те дела, которыми она занималась на работе.
Зайдя на кухню, Вера поняла, в чем дело: на столе лежал нераспечатанный конверт. Письмо из Москвы.
Секретов у них друг от друга не было. Может быть, чужие только. Геннадий не любил говорить вообще, а в частности — о жизни своих друзей. В этом отношении он был идеальным товарищем: ни одно признание, ни один разговор, случавшийся за кружкой пива и поэтому иногда чересчур откровенный, никогда не становился достоянием третьего.
Что касалось Веры — о ней он всегда все знал. И о любом своем шаге так или иначе извещал жену.
И тут — письмо. Обратный адрес с мужской фамилией.
— Гешенька, наконец-то! Антон Романович ответил!
Геннадий вопросительно посмотрел на нее.
Она надорвала конверт и поспешно развернула листок, исписанный мелким аккуратным почерком.
— «Уважаемая Вера! Не буду писать о том, что письмо Ваше меня порадовало. Как Вашего педагога и просто как человека. Это не шаблонная фраза, которую я отписываю всем своим бывшим ученикам, хотя пишут мне многие. Ваше решение поступить в нашу заочную аспирантуру одобряю. Предлагаемая Вами тема реферата, по-моему, выбрана более чем удачно…» — Вера передохнула, счастливо взглянув на мужа.
Геннадий курил, прищурив в улыбке глаза. Волнение и радость жены передались ему…
— «Вы обратились к проблеме, которая носится в воздухе, — читала она дальше. — Говорят, спорят и пишут об этом очень много. Не бойтесь вихря страстей, бушующего вокруг нее. Материал, который у Вас в руках, дает Вам все основания ее разрабатывать. Советую не тянуть с рефератом. Я посылаю Вам приблизительный список литературы. Просмотрите
Вера закончила читать и поспешно сунула листок в конверт, почувствовав вдруг неловкость перед Геннадием за свою радость и за те слова, которые были сказаны о ней в письме.
И муж выручил ее. Выручил своей бесхитростностью, своим умением точно понять настроение жены, своей способностью принимать все так, как есть.
— Хорошее письмо, — сказал он, — радостное.
У Веры отлегло.
— Какой это человек, Гешенька! В двадцать восемь лет стал доктором наук. Писала ему, а сама боялась: вдруг не ответит или напишет, что я дура, и больше ничего. Он это может. Знаешь, как однажды Успенский выступил на защите кандидатской диссертации? Вышел на кафедру и сказал всего одну фразу: «В связи с тем, что диссертация не представляет никакой научной ценности, я считаю, что отведенное для ее защиты время целесообразнее провести с максимальной для всех пользой: рядом в кинотеатре идет великолепный фильм с Фернанделем и Тото». Старикан страшно любит кино.
— Ну, а этот, кто защищал?
— Конечно, провалился. Все продолжалось, как надо: выступали, голосовали.
Геннадий улыбнулся:
— Смелый человек. Так и должно, наверное, быть.
— Вот и я не сказала тебе, что написала ему, — как бы оправдываясь, произнесла Вера; Геннадий помолчал. — Экзамены, значит, скоро. А как же я поеду? С ребенком? Придется еще годик подождать. Лучше подготовлюсь…
— Мать возьмешь с собой.
— Куда, Гешенька, в аспирантское общежитие?
— У Георгия остановитесь. Полковник как-никак. Квартира у него просторная. Потеснятся с супругой на месяц-другой.
— Так же нельзя, Гена, люди они немолодые. А тут нагрянут две женщины, да еще с грудным младенцем.
— Георгий не откажет. Брат все-таки. А потом, на лето они на дачу уезжают.
— Нет, Гешенька, погодить придется.
— В наши годы, Вера, годить уже нельзя. Нынче не соберешься, а там другое, третье. Причину всегда найти можно. Человек такое письмо прислал. Доверяет…
— И это верно. Заварила я кашу, как теперь расхлебывать, ума не приложу.
— Не дело говоришь. — Геннадий затушил папиросу. — Обедать будем?
Вера захлопотала над плитой.
27
Когда Христофор Горохов вошел в кабинет, Вера Петровна почувствовала, что его сковывает напряжение, которое он не в силах преодолеть.
Горохов был небрит, неряшливо причесан, и это еще больше выдавало его внутреннюю скованность.
— Вас все называют Колумбом. Причем упорно.
Фармацевт пожал плечами:
— Это так, шутя. Вообще-то прямая ассоциация из-за моего имени.