Змеи и серьги (Snakes and Earrings)
Шрифт:
Я облокотилась обеими руками о прилавок, лицо ладонями подперла и стала смотреть на него. Он по другую сторону прилавка сидел, на высоком таком табурете. Его, похоже, раздражало, что я так на него пялюсь, – глазами со мной встречаться он не хотел. Не глядя на меня, он сказал – задумчиво, неторопливо:
– Посмотрю на твое личико – садист во мне так и оживает…
– Так я ж мазохистка! Вот, наверно, ты эти мои вибрации и улаживаешь, – отвечаю.
Шиба-сан с табурета поднялся – и посмотрел наконец-то мне в глаза. Нежно посмотрел, как на щенка мелкого. Склонился – так, чтоб со мной лицом к лицу оказаться, в тонкие пальцы поймал мой подбородок и улыбнулся.
– Такая шейка… в нее иглу всаживать – это кайф будет, – сказал, а смотрел при этом так, словно вот-вот расхохочется.
–
– Правильно понимаешь.
Я не «дикарь» сказала, a «savage», по-английски, даже не думала, что он английский знает, так что тут он меня малость врасплох застал.
– В жизни бы не подумала, что ты это слово поймешь, – говорю.
– Ну, у меня вполне обширный вокабуляр на мрачные темы, – ответил он и улыбнулся скрытной, кривой своей улыбкой. Псих, думаю, полный псих, а от этой мысли только сильнее желание – да пусть что хочет, то со мной и делает! Упираюсь руками в прилавок. Вздергиваю подбородок Позволяю Шибе-сан касаться моей шеи.
– Эй, Шиба-сан! Хорош подъезжать к моей девчонке!
Самодовольно-глупый голос Амы просто вклинился между нами.
– Просто кожу ее смотрю. Пригодится, когда тату буду набивать.
– Ясно. – Ама расслабляется лицом. А потом мы с Амой покупаем несколько сережек, и Шиба-сан провожает нас до дверей.
Я уже привыкла гулять по улицам с Амой. У него в левой брови-три четырехграммовых шипа, а еще три – в нижней губе. И он, видно, думает, что этим не слишком из серой массы выделяется, – носит сетчатые футболки, чтоб драконья татушка видна была, а рыжие волосы с боков острижены в такой экстрим, что больше на заросший «мохавк» смахивает. Когда я Аму тогда в темноте техноклуба впервые увидела, подумала: ну и жуткий же парень! Я тогда первый раз пришла в клуб, где не хип-хоп и не транс крутят, да и в таких-то все больше с друзьями бывала, по случаю. А в тот вечер я с подружкой поссорилась – и черный парень, по-английски с жутким акцентом говоривший, уболтал меня сходить. Классный оказался клуб, только на те, к которым я привыкла, ни капельки не похоже. Музыка все незнакомая, я уже устала, сидела у бара, выпивала – и тут увидела, как Ама танцует. Очень странно. Он среди этой дикой толпы – и то выделялся. Мы встретились глазами. Он тут же подошел, а я, помню, подумала – поразительно, подобные пиплы тоже девочек клеят! Мы сначала просто ни о чем трепались… а уж потом он меня заинтересовал своим раздвоенным языком. Я, помню, на тонкий этот змеиный язык как завороженная смотрела – а теперь даже и не понять, чем он меня уж настолько приколол. Я ведь, честно, и по сию пору не врубаюсь, чего хочу от всех этих бессмысленных телесных модификаций!
Трогаю пальцами «гвоздик» у себя в языке. Как только он с зубами соприкасается, раздается тихий звон снова и снова. Боль еще не прошла, а вот опухоль уже спадает, и вполне конкретно. Ама оборачивается, смотрит мне в глаза.
– Ну, Луи, и каково оно – на шаг ближе к раздвоенному языку?
– Точно пока не скажу… Но, кажется, мне это очень нравится!
– Круто. Я так хотел разделить это чувство с тобой! – И он выдает двусмысленный смешок.
Почему двусмысленный – нет, сразу и не определить, что с этим смешком не так Может, это просто потому, что губа под тяжестью пирсов отвисает? Раньше я про парней типа Амы думала, что они по жизни только нажираются и трахаются направо-налево, а теперь понимаю – нет, совсем не все они такие. Ама добрый был, всегда – добрый, а частенько такую сентиментальную ерунду говорил, что с видом его абсолютно не вязалась… Как-то раз, помню, в комнате своей (мы только туда зашли) целовал он меня так, словно это – последний день нашей жизни… Обвивал своим раздвоенным языком «гвоздик» в языке у меня… Боль отдавалась вибрациями в теле и, как ни странно, приносила кайф. Мы сексом занимались – а я закрывала глаза и думала о Шибе-сан. О том, что он говорит, думала. Только Бог имеет право… Ну да, щас! Круто. Только Бог, говоришь? Стало быть, я стану Богом! Дыхание было тяжелым, паром отдавалось в холодном воздухе. А ведь лето на дворе стояло, кондиционеры не работали, я вся потом покрылась, насквозь
Холодно, холодно-то как., может, потому, что у Амы вся мебель – стальная?
– А кончить-то можно? – Певучий говор Амы лениво плавал в пространстве. Я чуть приоткрыла глаза и легонько закивала. А он просто член свой вынул и кончил мне на лобок!
– Не кончать на лобок – я просила или нет?!
– Извиняюсь, совсем забыл. – Он говорит – как прощение просит, и достает из упаковки бумажные салфетки. Ох, как же меня это раздражает – лобковые волосы твердеют, слипаются. Я попросту, как после секса положено, заснуть хочу, отрубиться – а он настолько ни фига не умеет, что так ли, иначе ли – а все равно под душ переть приходится.
– Не можешь кончить мне на живот – надевай резинку.
Ама снова смотрит на меня. Снова извиняется. Яростно вытираюсь салфеткой. Встаю с кровати.
– Ты куда – в душ, что ли?
Голос у Амы звучал таким одиночеством, что я прямо на пороге замерла.
– Да, милый!
– А мне с тобой можно?
Я почти закричала – можно, можно! А потом посмотрела – ну, вот он стоит, нагой, как на свет родился, а выражение на физиономии – жалистное… и решила ни за что.
– Ни в коем разе. Мы с тобой в этой крохотной ванне и не поместимся!
Хватаю полотенце, влетаю в ванную и дверь за собой на щеколду запираю. Показываю в зеркале ванной себе язык – и любуюсь серебристой бусиной на кончике. Первый мой шаг- к раздвоенному языку! Вспоминаю – Шиба-сан советовал дырку в языке как минимум месяц не трогать… так что мне до вожделенного результата еще жить и жить.
Выхожу из ванной. Ама подает мне чашку кофе.
– Спасибо.
Он улыбается – и наблюдает, как я пью из чашки.
– Холодно, Луи, – залазь-ка под одеяло!
Забираюсь на футон, поближе к нему. Он утыкается лицом мне между грудей. Принимается целовать сосок Вот любит он это – уже не то что в прекоитальный, а и в посткоитальный ритуал превращает. Вообще-то, когда он целует мне соски, – кайф, редкий кайф, может, потому, что у него язык раздвоен. Лицо у него – расслабленное, невинное, как у младенца, наверно, во мне это материнский инстинкт пробуждает… да, вот даже во мне – запросто! Я гладила его – всего, все его тело, а он приподнялся и улыбнулся. Я видела – он так счастлив, так гордится собой, что, глядя на него, и я малость уверенности в себе набралась. Внешне-то Ама смотрелся как типичный панк, но где-то изнутри в нем прятался талант – ведущего телевизионных ток-шоу, чей дар – помочь присутствующим расслабиться. Да-а. Парень совсем не из тех, кого легко вычислить!
– ВАУ!!! НЕ ВЕРЮ!!! Я отказываюсь верить, что ты ТАКОЕ с собой проделала!
Боже мой, да ведь больно, наверно, было, как хрен знает что!
Просто – реакция моей подружки Маки на пропирсованный язык. Глазеет, глазеет, строит рожицы – и охает-ахает снова и снова.
– Я чё пытаюсь сказать – нет, ну чё на тебя накатило? Не, ну на ТЕБЯ-ТО?! Ты – да с гвоздем в языке?! А я-то думала, ты на дух не выносишь разных панков и этих супернавороченных богемных мальчиков!
Маки – прелестный идеал куколки Барби наяву и моя лучшая подруга. Познакомились в клубе года два назад – и с тех пор дружим идеально. Всегда вместе тусуемся, всё друг про друга знаем… так что во вкусах моих она разбирается только так.
– Ну, – объясняю, – я с парнем тут одним познакомилась, типа панка, вот, наверно, он на меня вроде как повлиял.
– Как-то необычно для мажорки вроде тебя – ну, в язык пирс забивать, – говорит она. – В смысле, сначала ты ни с того ни с сего дырки в ушах бить начинаешь, а теперь идешь и язык себе прокалываешь. Ты чё себе думаешь – в тотальные панкушки хочешь податься?
– МАКИ!!! Я НЕ МАЖОРКА!!! – рычу в ответ, но она ничего не слушает. Продолжает нести околесицу – и то ей панки, и это ей панки… Наверно, более-менее я ее реакцию понимаю. Я что хочу сказать – если вдуматься, то правда «гвоздик» в языке – не самое типичное дополнение к платьицам-«комбинациям» и блондинистым локонам. Ну а хоть бы и так – что тогда? И вообще – «гвоздик» в языке у меня не на веки вечные останется. Скоро у меня змеиный язык будет!