Змеиная песнь

Ли Байерс Ричард

– Это имеет значение, – сказал Юрид. – Человек должен всегда предпочитать доброту и милосердие – мстительности и убийству.

Орексис выругался, сжал кулаки и двинулся, стараясь обойти Юрида, чтобы снова оказаться возле Барериса. Монах передвинулся, преградив ему путь. Он держал руки перед собой, готовый к любым агрессивным действиям, которые Орексис решит сделать, чтобы потом обратить их в свою пользу. У Барериса внезапно возникло ощущение того, что в этом способе борьбы есть что-то, то, что делает монаха целеустремленным, своеобразный подход к жизни, который

он мог бы применить на собственном опыте, лишь бы только понять, уловить этот нюанс.

Горстаг осторожно высвободился из рук Барериса, готовый, очевидно, тоже принять участие в переговорах.

– Я хочу, чтобы ты нас рассудил, Сторик. Я хочу, чтобы мы убили этого мошенника-барда сами, не оставляя такого удовольствия ящерицам. Орексис правильно сказал – не имеет особого значения, как он умрет, но это, вероятно, будет последнее удовлетворение, которое любой из нас сможет получить когда-либо, и как только сукиного сына не станет, у нас больше не будет причин ссориться.

Сторик нахмурился.

– Я признаю, что мы поступали более жестоко с людьми и за меньшие провинности.

– Дайте мне еще один шанс спасти всех нас, – произнес Барерис.

Горстаг фыркнул.

– У тебя было много таких возможностей.

– Но мне только сейчас пришла в голову идея, и я думаю это сможет помочь. Мы узнаем, когда люди-ящеры возвратятся. Между тем я не буду больше есть вашу еду, и если я вновь потерплю неудачу, то брошусь к змеям и избавлю вас от этой проблемы.

– Мне кажется, это справедливое предложение, – сказал Юрид.

* * * * *

Ворча и что-то шипя между собой, люди-ящеры вышли из тьмы ночи, и Барерис невольно сглотнул, ощущая сухость во рту. Он сознавал, что, возможно, переживает последние мгновения своей жизни, но все же прилагал все усилия, стараясь оттолкнуть такие мысли от себя. Он должен был сосредоточиться на своей неотложной задаче.

Рептилий шаман запел, и Барерис тоже, но уже не так, как прежде. Раньше странная красота мелодии существа тянула его за собой, пробуждая жажду к музыке, которая была неотъемлемой частью его натуры. Теперь же он просто восхищался ей, стремясь не разрушить песню, но придать ей новые краски, предлагая хитрый контрапункт вместо искаженного ритма и гармонию вместо диссонанса.

В результате песня стала богаче, глубже, чем раньше, и уже принадлежала не только пестрому существу на противоположном берегу, но и Барерису тоже. Поэтому у шамана уже не было той силы, которая могла истощить его волю, и Барерис оставался таким же сосредоточенным, как и прежде.

Пока неплохо, но дальше Барерис должен перераспределить роли с рептилией так, чтобы уже шаман следовал туда, куда укажет он, не разрушив при этом музыки и колдовства. Он пел таким образом, при котором структура песни допускала только определенные логические ответы, до тех пор пока совокупный результат не позволил ему взять управление музыкой под свой контроль и определить уже шаману подчиненную роль. Тогда он начал перемещать очаги магии.

Шаман мог прервать процесс. Ему было достаточно только просигнализировать

одному из своих подручных, чтобы тот бросил копье в Барериса, или же просто прекратить петь. Но он не сделал ни того, ни другого. Возможно, эта новая версия песни привела его в восторг, и он уже не мог понять того, что происходит, или, быть может, он уже понял это, но все равно не находил в себе сил, чтобы остановиться. Ибо их дуэт был сообществом в своем роде, и подумав, Барерис заметил, что рептилия обладает душой барда не меньшей, чем он. И это означало, что они принадлежали музыке так же, или даже больше, как и она принадлежала им.

Он вошел в прохладную, черную воду, сопровождаемый наемниками, больше уже не ошеломленными и беспомощными. Очарованные змеи не трогали их, и они прошли в безопасности. И при этом люди-ящеры не бросали в них копья и не пускали стрелы, чтобы задержать их, в данный момент это уже они были заколдованным народом.

Они оставались такими до тех пор, пока Барерис не выбрался на берег перед ними. Затем, наконец пробудившись, шаман закончил песню визгом, который разрушил очарование. В свою очередь обычные люди-ящеры, ревя и шипя, приняли боевую стойку и направили оружие на заключенных.

Наемники бросились вперед, вооружившись словно безумцы палками и камнями. Сторик избежал удара топором, перепрыгнув через проносящееся мимо лезвие, а затем врезался концом дубины в живот своему противнику. Юрид встал перед ящером, приглашая того атаковать его копьем. Дождавшись нападения, он схватил копье за древко, выхватил из лап рептилии и, окликнув Горстага, бросил оружие ему.

Шаман вытащил свой меч и, спрятавшись за пень, который служил рептилиям вместо алтаря, и находя в нем защиту, запел снова. У него были в запасе и другие заклинания, которые он мог применить, – заклинания, несомненно, способные подавить волю семи человек и дворфа.

Зловещая тень образовалась в воздухе повыше алтаря, постепенно обретая целостную форму. Зеленые глаза горели из темноты.

Тогда Барерис спел слова отрицания, и заклинаемое существо распалось. Затем он продвинулся дальше, правой рукой бросая камень. Он целился в глаз шаману, но попал в один из его клыков.

Шаман зарычал, затем начал петь снова. Черепа, нагроможденные у подножия запачканного кровью пня, содрогаясь и грохоча, взмывали вверх друг за дружкой. Их пустые глазницы обращались на Барериса. Их челюсти скрежетали.

Он спел заклинание, которое использовал за мгновение до этого. Но на этот раз оно не сработало. Рой из черепов поплыл к нему, сначала медленно, потом все более ускоряясь.

Отступая перед ним, он изо всех сил пытался придумать, что делать дальше. Если он не мог сломать чары, то как же ему поступить? Уничтожить их, убив чародея? Нет, потому что на его пути были черепа, и даже если бы их не было, у шамана был меч, а у него только один оставшийся камень.

Его единственная надежда была в том, чтобы сделать то, что он сделал раньше, чему научился у Юрида. Принять атаку и, направляя ее, развернуть в свою пользу.