Змеиная песнь
Шрифт:
Юрид появился из чащи с охапкой, только что наполненных водой, бутылок.
– Собираешь дрова, я вижу.
– Да, – огрызнулся Барерис, – для вашей же пользы.
Юрид улыбнулся.
– Я предполагаю, ты это делаешь для того, чтобы мы смогли приготовить всем ужин и оставаться в тепле всю ночь.
– Я хотел сказать... не имеет значения.
– Как пожелаешь, но если что-то беспокоит тебя, мы могли бы поговорить об этом.
– Я не вижу о чем, – но слова потоком полились из него дальше. – Я исправно делаю часть своей работы по лагерю, я пытаюсь быть приятным для всех, и тем
Юрид насмешливо глядел на него.
– «Завистливы»?
Барерис заколебался.
– Ну да. Ведь я же происхожу из самого большого королевства на Фаэруне. Но, как видите, это не придало мне ни богатства, ни славы. Вот почему я должен был уехать, чтобы искать счастья в других местах.
– Мой друг, ты неправильно все понял. В общем и целом люди не завидуют тэйцам. Они просто презирают вас.
– Неужели? Почему?
– Ваше применение рабства. Ваше поклонение злым богам и предпочтение темному колдовству. И упорные попытки завоевать ваших соседей.
– Зулькиры не пытались покорить Агларонд или Рашемен. Не так давно они даже начали создавать с ними торговые анклавы, – произнес Барерис.
– Несколько лет мира не могут разрушить недоверие, привитое веками агрессии.
– Ну, возможно, что это и так, но ведь я не священник и не Красный Волшебник. Я не поклоняюсь Темной Руке, и я не посылал армий, чтобы напасть на кого-либо. Я – просто человек, пытающийся пробиться в мире, и мне жаль, что другие не видят этого.
– Ну, если это – то, чего ты желаешь, тогда позволь мне дать один совет. Прекрати брить голову.
Барерис нахмурился.
– Вы это серьезно?
– Горстаг и другие машинально вспоминают о Тэе каждый раз, когда видят тебя, и конечно, избавиться от этой привычки, будет меньшее из зол, особенно теперь, когда мы находимся вместе.
– Наверно, вы не все понимаете. Аристократы в Тэе тщательно удаляют волосы со своих глав, и даже при том, что моя семья давно потеряла всю свою землю и деньги, в моих венах все еще течет кровь Мулана.
– Я вижу, что для твоей семьи, соблюдение традиций было особенно важно, потому что эти аристократические привычки все еще у тебя остались.
Барерис задумался.
– Я полагаю, что вы можете указать мне другой путь.
– Ты волен делать все, что захочешь. Но ты должен понять, что твой лысый череп не внушает того же самого почтения здесь, какое могло быть у тебя на родине. Совсем наоборот.
– Как бы то ни было, я не стыжусь своей родины и не хочу вести себя так, словно я от нее отрекаюсь.
– Что делает тебе честь. Однако, Плачущий Бог учит нас разделять важное и незначительное, основное и поверхностное, отстаивать свои прежние взгляды или же идти на компромисс, снисходительно относясь к тому, что касается прошлого. Возможно, если ты задумаешься об этом, то поймешь, что можешь гордиться своим наследием, вырастив при этом немного волос на голове.
Губы Барериса сложились в улыбку.
– Ну, может быть.
* * * * *
Рюкзак лежал на земле, скрывая от Барериса спрятанную в нем лютню. У него закрались сомнения: все еще ли инструмент
Он потянулся было к рюкзаку, чтобы проверить это, но тут же одернул себя. Теперь, когда Отряд Черного Барсука прибыл в район, где совершались набеги, они должны были походить на группу беззащитных, ничего не подозревающих путешественников, остановившихся на ночлег, а не представлять собой компанию хорошо вооруженных воинов, напряженных в ожидании нападения.
Расположившийся с другой стороны костра, Горстаг сидел, скрестив ноги. Он усмехнулся, видя его волнение.
– Нервничаешь?
Живущий в Тэе, аристократ не стал бы ничего отвечать никому, особенно, если это простолюдин. Но Барерис напомнил себе, что, прекращая брить голову, он так же решил очистить свой характер от всех следов аристократической надменности, и эти изменения пошли ему на пользу. Его товарищи еще не совсем доверяли ему, но их отношение стало бесспорно более сердечным.
– Немного, – признался он. – Я рос в трущобах Безантура. Мне случалось попадать в переделки раньше, некоторые из них были смертельно опасны. Но теперешнее ожидание, когда ты чувствуешь себя приманкой, отличается от всего того, что было со мной прежде.
– Не волнуйся, – сказал Орексис, набивая рот жареным хлебом с сыром и луком, – как только ты сделаешь свою часть работы, все будет отлично. Мы так убивали великанов в свое время. Ну одного великана, по крайней мере.
– Люди-ящеры здесь, – прошептал Сторик, – приближаются с запада. – Стараясь не привлекать внимания, он, своими адаптировавшимися к темноте глазами, вглядывался в черноту позади освещенного круга, образованного костром. – Подкрадываются ближе. Рассредотачиваются, чтобы окружить нас. Ждите моего приказа. Ждите. Ждите. Пора!
Воины вскочили на ноги, отбросив тяжелые плащи, чтобы показать оружие и броню, скрытую под ними. Возможно, этот неожиданный показ и поразил человекоящеров или даже немного укротил их, но они уже слишком близко подобрались к Отряду Черного Барсука, чтобы повернуть обратно и бежать. Противостояние было неизбежно.
Защелкал арбалет Орексиса, выпуская болты один за другим. Люди-ящеры завизжали. Барерис выхватил лютню, и вдруг, где-то в темноте, бард нападающих прошипел первые звуки своей бесчеловечной песни.
Люди из Отряда Черного Барсука застыли на месте. Их оружие повисло в руках. Больше уже не летели ни болты, ни стрелы.
Барерис чувствовал, что эта же самая мелодия вползает в него, принуждая к бездействию, но он отказался уступать. Он ударил по струнам лютни и запел.
Мелодия шамана была клеткой; контрпесня Барериса – попыткой разбить решетку на куски, испортить заклинание, скрытое в музыке, превратив ноты в диссонанс и заставляя ритм прерываться. Но скоро он почувствовал, что его защита не работает. Шаман продолжал завывать, как и прежде, странно невосприимчивый ко всем его попыткам разрушить заклинание. Его спутники стояли зачарованные и покорные, и ему становилось все труднее перебирать струны, но он не обращал на это внимания, продолжая петь, несмотря на отупение, подавляющее его волю.