Змея Давида
Шрифт:
На перроне вокзала Кингс-Кросс она заметила сухопарую фигуру тети Сары, увенчанную короной пышных седых волос и облаченную в неизменное демисезонное твидовое пальто, которое она не снимала большую часть года, мотивируя это тем, что сырость здесь и летом пробирает до костей, а английские зимы – просто «курям на смех» по сравнению с русскими.
Забрав из рук Дианы клетку с Миртой, миссис Майер критически оглядела внучатую племянницу с головы до ног и протянула:
– Ой-вэй, а тощая стала как вяленый бычок! Что, таки в школе не кормят?
Дома у них говорили только по-русски. Мать и сама Диана говорили уже с заметным акцентом, а вот Сара сохранила не только страсть к использованию непереводимых ни на один язык мира идиом
– Кормят, – буркнула в ответ Диана.
– Так в чем дело? Талию бережешь?
– Ты не намного толще меня, между прочим! – Мне простительно. Я после лагеря до самой смерти не отъемся. – Мне тоже простительно, у меня наследственность. Почему мама не пришла? – Мирка-то? А она опять на гастролях со своим балаганом.
«Балаганом» Сара непочтительно называла Лондонский филармонический оркестр, в котором играла на скрипке мать Дианы.
Значит, они не останутся в Лондоне, а отправятся в Шеффилд, к тетке. И ей там предстоит провести энное число дней, вдали от лондонских подруг и развлечений, а главное – выслушивать воспоминания Сары. Причем выслушивать молча, так как прервать ее Диана не решилась еще ни разу в жизни.
Сара Беркович-Майер обладала феноменальной памятью на события, людей и лица. Способность, о которой мечтают многие, играла с Сарой дурную шутку – она помнила каждый свой день, проведенный ею и ее, тогда еще четырнадцатилетней, племянницей Мирой в Равенсбрюке. Каждый и в подробностях. Она помнила, кто в какой день умер, кого расстреляли, кто умер от голода или в результате псевдомедицинских экспериментов, кого отправили в газовую камеру после того, как стал непригоден к работе, помнила в лица и по именам всех соседок по бараку и всех надзирательниц. Ладно бы она просто помнила. Некоторые люди, прошедшие через то же, что и она, стараются вообще не говорить и не вспоминать об этом, отправляя свое прошлое на самые дальние задворки памяти, чтобы не переживать все снова. У Сары была другая потребность – она избавлялась от терзавших ее воспоминаний, рассказывая, проговаривая все вновь и вновь. Такие приступы накатывали на нее время от времени, и тогда она сидела в своем любимом кресле и просто рассказывала, тихим голосом, полуприкрыв глаза, словно самой себе, кажется, даже не нуждаясь в слушателях. Диана выслушивала ее рассказы неоднократно, каждый раз давая себе слово встать и уйти, но каждый раз не находя в себе сил сделать это, словно пригвожденная к месту картинами, возникавшими в ее мозгу от этих рассказов. Иногда Сара рассказывала о том, как пряталась с Мирой в семье белорусов, как потом, опасаясь стукачей, они вместе с этой семьей ушли в лес. Как партизанский отряд, к которому они прибились, был разбит, а женщины, в том числе Сара с Мирой, были отправлены к Германию как советские военнопленные. Как она догадалась изменить их имена и фамилию на белорусские, чем избежала их отправки в Освенцим как евреек.
Вся магия, которая еще была в них до войны, видимо, ушла на то, чтобы выжить в этом аду, и лагерь превратил их фактически в сквибов. Впрочем, это их не расстроило нисколько, обе они имели довольно смутное представление о том, чего лишились – советское атеистическо-материалистическое воспитание не позволяло сильно задумываться о природе дара швырять о стену тяжелые предметы без помощи рук и насылать странные хвори на обидчиков, а тем более афишировать это. И лишь в Диане их магическое наследие, не задавленное ничем, смогло проявиться в полной мере и даже больше, словно компенсируя утраченное более старшими членами их семьи.
Кроме жутких рассказов о прошлом Диане предстояло еще одно испытание – кормёжка «на убой», которую Сара практиковала каждый раз, когда Диана гостила у нее. Как и большинство людей, переживших голод, Сара буквально закармливала своих членов семьи, считая, что едва ли не самое главное в этой жизни – быть сытым и в тепле. Сделать из Дианы пухленького ангелочка, впрочем, так и не удалось, ее спасала наследственность отца, бывшего, по словам Миры, довольно худощавым, да еще то, что она всячески изощрялась в способах избавиться
А еще она твердо решила проститься с квиддичем. Тренировки стали отнимать у нее слишком много сил, а главное времени, которое она намеревалась потратить на более тщательную подготовку к ТРИТОНам и поступлению в Аврорат. Да и с ее вестибулярным аппаратом тоже начало твориться что-то странное. Непонятно, виновата ли в этом обычная подростковая гормональная перестройка организма или что-то еще, но на особо крутых виражах у нее в последнее время начало закладывать уши, а потом появлялось легкое головокружение, мешавшее как следует сосредоточиться на игре. Да и незаменимой она себя не чувствовала, на факультете полно быстрых и сильных парней, которые могли бы справиться с ролью «охотника» ничуть не хуже, чем она.
Перед отъездом она хотела поговорить со Снейпом, чтобы выяснить, будут ли продолжаться их индивидуальные занятия на шестом курсе, но тот, казалось, после экзамена СОВ по зельям, который она сдала все-таки на «отлично», избегал ее всеми силами. С одной стороны ее слегка нервировала перспектива и далее проводить три вечера в неделю в его компании, с другой – если на место преподавателя Защиты от Темных искусств снова придет некто похожий на мистера Хейгета, вся надежда будет только на Снейпа и лучше будет, если ее «внеклассные мучения» продолжатся.
Время от времени она возвращалась мыслями к странной фразе Дамблдора о том, что Волдеморт не мертв, но лишился тела. Значит, он призрак? Но призрак – тот же мертвец, а значит пути назад, в мир живых для него нет. Это должна быть какая-то особенно темная магия, если позволяет не умереть окончательно даже с утратой тела и обеспечивает возможность возвращения к земной жизни. Но что это за магия, какие используются обряды или, может быть, зелья, и где можно о них узнать, Диана не имела ни малейшего представления. Вряд ли в школьной библиотеке, даже в самой запретной зоне, куда нет доступа даже семикурсникам, можно найти литературу на эту тему – Дамблдор, конечно, демократ, но не до такой степени. А вот в его личной библиотеке наверняка есть книги, которые, возможно, и содержат информацию такого рода, но идею проникнуть в директорскую библиотеку она отринула сразу же как полностью бредовую и в принципе невозможную. В глубине души она надеялась, что в один прекрасный день Дамблдор сам приоткроет завесу этой «тайны за семью печатями» перед ней, не зря же тогда он за каким-то троллем давал ей книгу о воскрешении из мертвых.
В середине лета в распахнутое по случаю духоты окно ее комнаты, тихо шурша мягкими крыльями, влетела белая полярная сова с прикрученным к лапке свитком. Диана сперва не сообразила от кого может быть письмо – ни у кого в Хогвартсе не было белой совы, но вспомнив, едва не взвизгнула от радости.
Насыпав белоснежной гостье солидную горсть крекеров, Диана торопливо развернула небольшой свиток и принялась с трудом разбирать корявые мелкие буковки послания. «Диана, – удалось ей прочесть, – надеюсь, у тебя все хорошо. Ходили слухи, что в вашей школе поймали беглого Упивающегося, это правда? У нас все по-прежнему, ходим строем, паримся в сауне в перерывах между занятиями, а сейчас меня понесло в экспедицию в заполярные районы Норвегии в надежде отыскать там следы пребывания Сэмунда Мудрого1 (если ты в курсе, что это за чувак).
В этом году чемпионат мира по квиддичу будет проходить в Румынии, я там обязательно буду, приезжай, оторвемся как в прошлый раз и даже круче! Юхан».
С Юханом, студентом тогда еще пятого курса Дурмстранга, она познакомилась прошлым летом во Франции, где тогда проходил Кубок мира по квиддичу. Юхан обладал внешностью типичного «горячего финского парня» – худой и долговязый рыжеватый блондин с бесцветными бровями и ресницами, удивительно светлыми, как у кота, глазами и бледной, моментально обгорающей на солнце кожей. Диану он привлек тем, что неизменно пребывал в спокойно-благодушном состоянии, вывести из которого его было так же трудно, как заставить слизеринского призрака Кровавого Барона ржать в голос.