Змея
Шрифт:
Змея у Дагермана неизбежно наводит читателя на мысли о сюжете грехопадения, о змее, Еве, Адаме, потере невинности и настойчивом вопросе о том, существует ли свобода воли как таковая. На самом деле эту книгу можно читать как размышление о том, что означает действовать свободно. Галлюцинация Джокера о страхе — это головокружение от свободы. Две комнаты, являющиеся герою в видении, не остаются разделенными — они сливаются в единое целое, и мы видим пугающую картину: стены рушатся, раздается безумный смех, границы стираются, и герой погружается в чудовищное состояние невыносимого ужаса. Когда кошмар Джокера, в котором ему кажется, что его вот-вот разорвет, заканчивается и он приходит в себя, ему хочется сказать, что он думает, но он этого не делает. Он не совершает действия, продолжает молча оставаться в вымышленном мире и только представляет
Совершенно неважно, читал Дагерман Кьеркегора или нет, потому что в начале сороковых годов, когда писатель создает свой роман, идеи Кьеркегора витают в воздухе, его перечитывают как предтечу экзистенциализма — ярлык, от которого сами экзистенциалисты зачастую открещивались, но тем не менее смысл в нем есть, потому что речь идет об идеях, которые были у всех на слуху, даже если человек не читал конкретных текстов. Когда я училась в Колумбийском университете в конце семидесятых — начале восьмидесятых, мне казалось, что французские теоретики настолько пропитали своим присутствием все гуманитарные кафедры, что можно было просто стоять в коридоре университета и вдыхать эти идеи прямо из воздуха. Похожая ситуация была в сороковых годах с экзистенциализмом.
Несмотря на то что Сартр упрямо отрицал свою преемственность по отношению к Кьеркегору, датчанин присутствует на страницах его труда «Бытие и ничто» (1943), в его отсылках к «головокружению» и «страху», в его утверждении, что человек обречен на свободу. Однако автор «Змеи» заражен не только экзистенциализмом. У каждой эпохи есть своя атмосфера, и в свете ужасов нацизма совершенно неудивительно, что философии и искусству того времени свойственны фатализм и пессимизм, — вспомним американский нуар в кинематографе, который многое позаимствовал из кинематографа европейского, создавая собственные мрачные сюжеты о человеческой жестокости. Интерес Дагермана к американским прозаикам хорошо известен, но в случае с романом «Змея» их влияние скорее вторично. Метафоры «крутого детектива» становятся философским художественным приемом, который скорее усиливает, чем ограничивает многозначность текста.
Роман Дагермана — это призыв к индивидуальной ответственности и свободе, а также мощно выраженное сопротивление условностям мелкобуржуазной жизни, которая отупляет людей и лишает их способности действовать. Это призыв к свободомыслию, к свободе слова — слова, которое может прояснить, какое именно действие необходимо. В романе ощутимо присутствуют невероятные ужасы войны, садизм, кровь и разрушение, но сила книги объясняется не этим. Аллегории, символика, кровоточащие метафоры — все это работает, потому что находит воплощение в героях и сценах, написанных с подлинным психологизмом и вниманием к нюансам, потому что визуальный мир романа очень точен и отрицает все привычные банальности, потому что повествование обладает силой и энергией, перед которыми невозможно устоять. Кроме того, книга приправлена иронией и юмором. Писатель смеется даже над собственной склонностью к использованию метафор, говоря устами своего альтер эго Писаря. Во второй главе мы читаем, что Эдмунд смеется над Писарем, потому что тот не может не сравнить огнетушитель с резервуаром с тушью, а резервуар с тушью — с огнетушителем: «Но что ж с ним будет, если ему придется употребить слова „огнетушитель“ и „резервуар с тушью“ в одном предложении? Что ж ему делать, чтобы их не перепутать? Чтоб пожарные не начали поливать огонь тушью, а художники не принялись рисовать углекислотой?» Автор может позволить себе легкомысленно посмеяться, но только над самим собой.
В последней главе романа «Неудавшийся побег» Писарь срывается вниз. После употребления некоторого количества пива и беседы с литературным критиком и поэтом, Писарь упрямо настаивает на том, что «трагедия современного человека состоит в том, что он больше не позволяет себе бояться», а потом совершает импульсивный поступок, чтобы объяснить собеседникам, что он имеет в виду. Он хочет довести свои рассуждения до конца,
Причиной грехопадения в райском саду является не змей. Он не более чем искуситель. Однако мне кажется, что падение Писаря можно толковать по-разному, я не считаю, что концовка романа вызывает отчаяние — в первую очередь она двусмысленна. Падение Писаря — еще и глупая случайность. Полный энергии, живо принимающий участие в дискуссии и находящийся в состоянии легкого алкогольного опьянения молодой человек вылезает на карниз и без какой-либо веской причины срывается и погибает. Так нередко происходит и в жизни — мы вдруг поскальзываемся и падаем в бездну. Полное отсутствие страха у героя в конце романа — иронично, учитывая, что именно страх — основная тема повествования. Всего несколькими страницами раньше Писарь хвастается тем, что его страх «больше, чем у всех остальных». Мы — существа нерациональные. В лучших произведениях искусства всегда есть что-то, что ускользает от нас и оставляет в недоумении. Иначе бы мы раз за разом не возвращались к ним.
Ханс Сандберг
Комментарии
Роман «Змея», ставший литературным дебютом Стига Дагермана, вышел осенью 1945 года, когда писателю исполнилось двадцать два года. Книга вышла в издательстве «Стейнвик» и была воспринята с восторгом. Целый ряд ведущих критиков сороковых годов — Стиг Альгрен, Эрик Линдегрен, Артур Лундквист, Свен Стольпе, Карл Веннберг и многие другие — выразили свое восхищение первым романом молодого писателя. «Это самый яркий и убедительный дебют шведского писателя в этом веке» (Улоф Лагеркранц, «Дагенс нюхетер», 4.11.1964).
Текст на обороте книги, на который ссылаются многие рецензенты, судя по всему, написан самим Стигом Дагерманом («Гётеборгс моргонпост», 23.10.1947: «…после завершения дебютного романа „Змея“ ему оказалось очень нелегко по требованию издательства кратко сформулировать несколько тезисов, пригодных для рекламы книги»). В этом тексте говорилось о том, что «Змея» «…это книга о страхе — самой сильной из человеческих эмоций, которую автор расчленяет с ясным и холодным интеллектуализмом. Он проводит исследование того, как страх берет верх над группой людей, как они, каждый по-своему, действуют под его давлением. Основной тезис писателя звучит так: в первую очередь надо признать наш первобытный, инстинктивный страх, нельзя его отрицать. Жизнь со страхом — единственная форма жизни, которая может дать человеку хотя бы какую-то возможность встречи с собой».
В мае 1943 года Стига Дагермана призвали на прохождение срочной службы. Летом того года он на некоторое время был командирован в пригород Стокгольма Вэстерханинге. Тем же летом его перевели в бывшие казармы лейбгвардии Гёта на улице Линнегатан в Стокгольме. Здесь он и проходил службу в качестве помощника канцеляриста до осени 1944 года.
Именно в этих местах и разворачивается действие романа.
В одном интервью («Гётеборгс моргонпост», 23.10.1947) Стиг Дагерман говорил, что начал работу над романом еще до окончания службы в сентябре 1944 года. В начале 1945 года начались переговоры о возможном издании книги в издательстве Стейнвик. Сначала Стиг Дагерман отправил туда сборник своих стихов на злобу дня, но получил отказ. Вот что пишет тогдашний глава издательства Йоста Шёберг в мемуарах «Брат мой и сотня других» (1967) о заключении договора на дебютный роман:
«Он [Стиг Дагерман] прислал в редакцию сборник стихотворных миниатюр, которые до этого публиковал в газете „Рабочий“. Я сказал ему, что сборник очень хорош и меток, но дебютировать в книжной отрасли лучше по-другому. Нет ли у него какой-то прозы? И тогда он пришел к нам со „Змеей“. Рукопись произвела на меня большое впечатление, но я все же сомневался — такие сомнения всегда одолевают нас, когда мы сталкиваемся с чем-то крайне самобытным. Однако Кнут Курфицен, наш литературный консультант, был убежден, что роман нужно издать.