Знак убийцы
Шрифт:
Удивленный Питер Осмонд оглядел этого человека с горящим взглядом. И ответил не сразу.
— Well… дорогой мсье… благодарю вас за теплые слова… Но я не уверен, что мы пользуемся одними и теми же методами в борьбе с противниками. Лично я предпочитаю подкреплять свои аргументы более… научно.
В свою очередь, и Годовски не сумел скрыть своего удивления.
— Что вы хотите сказать? Мне кажется, что мои аргументы неукоснительно научны…
— Неукоснительно научны? Я бы сказал скорее «смелы». Впрочем, на мой взгляд, даже немного слишком смелы, — продолжил американец, подходя ближе, и его внушительная фигура словно подавила хилую фигурку собеседника. — Я ненавижу, когда книгу бросают на пол. Это не по-научному. Тем более книгу дамы, — прошептал он в ухо Годовски. —
И, глядя на растерянное лицо этого чертова Годовски, Питер Осмонд, не в силах сдержать удовлетворенную улыбку, направился к выходу, даже не взглянув на скандалиста.
Что мог подумать лейтенант Коммерсон о перебранке, свидетелем которой он только что был? Сила взаимных обвинений произвела на него впечатление. Еще новичок в своем деле, он не ожидал такого накала страстей между людьми, которых он представлял себе спокойными и уравновешенными. Конечно, выучка офицера уголовной полиции подготовила его к встрече со всякими неожиданностями, но он никогда и представить себе не мог, что когда-нибудь столкнется с таким выяснением отношений между учеными самой высокой квалификации. Нет, вне всяких сомнений. И несмотря на свой интерес к наукам, его благожелательное отношение к дискуссиям как-то отодвинулось на некоторое расстояние.
Что должен был теперь думать этот молодой лейтенант, держащий руку на своем значке полицейского, о профессоре Годовски? Что тот пустился в непристойную перепалку с американцем, выражение его лица не оставляло в этом никаких сомнений. Если эта мимика не свидетельствовала о конфликте, ему остается только вернуться на ученическую скамью! И тогда он с уверенностью выставил свой значок и спросил профессора Годовски при всех застывших от неожиданности свидетелях, не может ли он задать ему несколько вопросов по поводу смерти Аниты Эльбер. И так как ученый выразил недоумение таким оборотом дела, лейтенант Коммерсон показал ему записку:
— Мы обнаружили это в кабинете Аниты Эльбер.
На листке можно было прочесть фразу, написанную нервной рукой мелкими буквами: «О. приехал в „Мюзеум“. Предупредить Годовски».
Ошеломленный Годовски отвернулся. Питер Осмонд покинул зал.
ГЛАВА 18
Далекая от этой смуты, Леопольдина возвращалась в хранилище редких книг Центральной библиотеки, нагруженная томами, которые она забрала у Сервана. Она воспользовалась этой небольшой передышкой, чтобы хоть немного навести там порядок. У нее было такое чувство, будто она забыла что-то важное, но никак не могла понять, что именно.
К ее великому изумлению, дверь была приоткрыта, а комната погружена во тьму. Чей-то гнусавый голос, перекрывая негромкие механические щелчки и урчание мотора, говорил: «А сейчас — погружение в экзотику».
Она плечом тихонько толкнула дверь. На экране дрожащее зернистое изображение проходило рывками. Потом появились титры: «Визит на Колониальную выставку, Париж, 1931». А рядом с проектором она увидела высокую фигуру Иоганна Кирхера, он с невозмутимым видом стоял, скрестив руки.
Леопольдина постаралась пройти как можно тише и положила книги на стол. Любопытство — или какое-то другое чувство, более волнующее, — однако, помешало ей незаметно улизнуть. Она неслышно закрыла дверь, чтобы посмотреть кадры кинохроники.
«Жаркой весной 1931 года, — комментировал диктор, — в присутствии господина президента Республики Гастона Думерга и маршала Лиотея, руководителя этого амбициозного проекта, в Париже открылась Колониальная выставка. Посетители были приглашены полюбоваться радостной жизнью французской колониальной империи и ее цивилизаторскими достижениями».
Мужчины и женщины двигались по аллеям какого-то сада неестественным шагом, свойственным старым фильмам хроники, а дети бегали во все стороны и размахивали руками, указывая друг другу на самые захватывающие зрелища. Камера показала
«Негры Дагомеи являются одним из самых развитых племен Африки. Вы видите, как выглядит эта женщина. Она жена вождя». Камера задержалась на молодой чернокожей женщине, которая унылым взглядом молча уставилась в объектив. Журналист поспешил снова принять жизнерадостный тон: «Но просветительская миссия Франции не знает отдыха. Она призвана к другим делам, далеким от африканского континента, по другую сторону океана, на другом конце света. Чтобы убедиться в этом, парижане приглашаются посмотреть, помимо Колониальной выставки, представление насколько сенсационное, настолько и устрашающее, которое состоится в начале апреля в „Ботаническом саду“ [35] Булонского леса».
35
Название детского парка в северной части Булонского леса, в котором находятся аттракционы.
Толпа хохочущих зевак теснится у металлического барьера, насмешливо тыча пальцами в аборигена, на котором лишь одна набедренная повязка, а рядом табличка: «Каннибалы». «Негры Новой Каледонии еще живут в дикости. Чтобы удовлетворить свои животные инстинкты, они без колебаний питаются человеческим мясом! Эти примитивные существа познают судьбу, которую они уготовили своим заклятым врагам».
Посетители приходят в дикое веселье при виде женщин с голой грудью, исполняющих танец, который комментатору приходится квалифицировать как «варварский ритуал», и мужчины, делающего вид, будто он с вожделением раздирает кусок сырого мяса. «Благородная Франция взяла на себя труд воспитания этих несчастных, чтобы вывести их на путь счастья, прогресса и цивилизации. Тяжелая задача, которую отважные колонизаторы будут решать с честью!» Последняя фраза, прозвучавшая победно в сопровождении вдохновляющей музыки, сопровождалась видом черного ребенка, который с безнадежным видом смотрит в объектив.
Фильм резко оборвался. Пустая бобина крутилась в тишине.
Леопольдина не могла сдержать волнения. Как такое могло быть возможно? Как могли выставлять напоказ людей, словно зверей в клетке? И еще называть это «цивилизаторской миссией»? Она обернулась к Иоганну Кирхеру: на лице хранителя коллекций были слезы. Леопольдина не знала, что сказать. Она предпочла бы незаметно удалиться, но в то же время ей так хотелось утешить его…
И тут заговорил он, голосом твердым, хотя в нем все же проскальзывало волнение.
— Извините меня, — сказал он, утирая глаза. — Этот фильм меня потряс. Я знал, что подобные выставки бывали, но увидеть это своими глазами — непереносимо. Когда думаешь, что наши деды могли присутствовать при такой гнусности…
— Да, верно… — осмелилась сказать Леопольдина. — Подумать, что эта выставка состоялась в тысяча девятьсот тридцать первом году, когда рабство давно уже было упразднено…
— Люди, которые организовали этот спектакль, чувствовали себя облеченными важной миссией, а на деле демонстрировали этих несчастных людей только на забаву презренной вульгарной публике… — Казалось, хранитель был погружен в бездонную меланхолию. — Я тем более тронут этой мыслью, что вышел из семьи очень верующей. Мой отец всегда воспитывал меня в уважении к человеку, в этом было его благородство. Никогда я не слышал от него, что черный человек ниже белого. «Человек, — говорил отец, — незыблемая ценность. Никто не имеет права унижать его, какой бы цвет кожи у него ни был. Жизнь, — говорил мой отец, — дар неба. И ее всячески нужно уважать».