Знак земли: Собрание стихотворений

Тарусский Николай Алексеевич

КРЯКУШИ

Отстали крякуши. Глядят в тростниках На озеро, – шире пустыни, – На утренний ветер в стеклянных кустах, На синие льдинки в крутых берегах, На белое утро, на иней. Лететь бы!.. От стаи не сыщешь следа, – Его не оставили птицы... Как будто бы утром пришли навсегда Холодное небо, нагая вода И зимняя песня синицы...

ЗИМОЙ

В квартире пахнет яблоком осенним И рыжиком, и медом, и сосной. Холодный день заглядывает в сени И гонится за речкой ледяной. Недавний друг, уехавший знакомый, Мерещится по вечерам, в тени... Она идет с медлительной истомой, Такая же прозрачная, как дни. Ключами глаз струится на поляны, И что ни шаг, то слаще и грустней Идти в снегах, под облаком румяным, И слушать красногрудых снегирей. Затих погост, и примелькались зайцы, И лисий хвост в оврагах

зачастил. Она дыханьем согревает пальцы И переходит хрустнувший настил. Короткий день с зимою расстается, И поворот записан на столбе. Она стоит у белого колодца И думает: – «Я друга жду к себе».

ЛЕТО

Дом, как флакон, – хоть пробкой запечатай, – Сухим цветочным запахом налит. В браслетах желтых шершень полосатый, Кружась, по светлой комнате звенит, – И плавают лучистые квадраты. Над кафельною печкой, поперек Просторной этой комнаты протянут Тугой струною бронзовый шнурок: На нем грибы коричневые вянут, – Да сыплет штукатурку потолок. Какое счастье: этот летний дом, Где каждый угол наши думы помнит. О, дачный месяц! Мы опять вдвоем Вдыхаем запах перегретых комнат – И молодости молимся тайком.

ШИНЕЛЬ

Пусть на двоих одна шинель, Мы спали под одной. Мы вместе множество недель Шли по земле степной. Земля была сыра, тепла, А нам по двадцать лет. Нас обгоняла, с нами шла Весна, которой нет. Благополучно избежав Осколков, пуль, штыков, Мы в пыльный Екатеринослав Вошли без башмаков. Но тут холера догнала, Забрали в лазарет. И утром от него ушла Весна, которой нет. А после множество недель – Поход и степь вокруг. И одному пришлась шинель, Что одевала двух.

ДЕВЧОНКА

Девчонка, Вся в махорочном Голубоватом дыме. И точечки зеленые В прищуренных глазах. Я долго помнил легкое Приветливое имя. Да позабыл И помню лишь Платочек на плечах. Армейская редакция. Газета фронтовая. Не брился больше месяца. Наган через плечо. Она была корректоршей. Ночей не досыпая, Работала без устали, Старалась горячо. Мы спорили о будущем, Питались воблой горькою, Ходили в драных ватниках, Мотались по степям. Она, склонясь над гранками, Похрустывала коркою И, молча, карандашиком Водила по строкам. И ей не посчастливилось. На фронте под Царицыном Шальным осколком в голову Убило наповал. Дул резкий ветер с севера. И ветром било в лица нам. Остановиться некогда: Весь корпус наступал.

ЗООТЕХНИК

В зырянской малице, в меховых пимах, Ремнем перетянут, на ремне – нож, И лишь не по-здешнему в роговых очках Да не по-здешнему про себя поешь. Вот уже два года, как ты Ленинград Покинул, закончив учебу свою. Вот уже два года среди оленьих стад Ты под ветром носишься в ледяном краю. И от ветра полярного смоляной Смуглотой покрыло скулы твои. Ты помнишь, что послан сюда страной Не затем, чтоб раздумывать о той любви. Ты не раскисаешь, когда в пастуший чум Норд-ост врывается загасить костер. Ты не раскисаешь от легких дум Про тот в виноградных искорках взор. Ты ночуешь «чикумбакушки», когда метель Бьет быкам в морды – и нарты стоят. Ты в снег зарываешься (холодна постель! А ветры ходят, а ветры свистят!). Ты, недавний студент, зоотехник, уже Закалился, развился, поздоровел, окреп, Ты позабыл, как на пятом этаже Зубрил и крошил на учебнике хлеб. Ты просто делаешь дело свое, Ты оленей узнал, как мы – людей, И совсем не беда, когда в твое житье Вдруг врывается песенка о той, о ней. И она отдает чуть-чуть грустнотцой, Той печалинкой, от которой зудят глаза. Не стыдись, мой товарищ, не бойся, герой, Если даже нет-нет и взблеснет слеза! Я знаю тебя хорошо-хорошо! Ты друзей не продашь и ружье возьмешь, Ты в самый мелкий-мелкий порошок Всех врагов республики разотрешь.

ИОКАНЬГА

Здесь нет человеческой воли, Когда я гляжу с парохода. Здесь корчатся камни от боли В каких-то космических родах. Здесь в судорогах, в столпотвореньи Бесформенные, как недоноски, Застыли глыбастые звенья Под грубым норд-остовым порском. А в сердце пятнадцатилетний Отстой с остротой нашатырной Вдруг память лучами осветит, Ударит хандрою всемирной. И руки опустишь невольно, Сутулясь, из лодки на берег Взбираешься, всем недовольный, К обуглившимся поверьям… Итак – интервенция, лагерь – Где несколько сот заключенных, Где бритты в начищенных крагах Спасали «закон просвещенный»; Где бритты в поношенных бутсах, Такой же закон исполняя, Старались не промахнуться Для славы британского

края; Где злые заморские пули Впивались в героев, как осы, И тело стремглав по откосу Катилось под взглядами Пуля; Где белогвардейской рукою Воздвигнуты виселиц рамы, И утром забавой простою Казалося вздернуть упрямых… Как трудно дышать этой болью! Где вы, страстотерпцы-поморы? Какою крепчайшею солью Солили вас Кольские горы? Где камень, которым прикрыто Бесстрашное сердце? Какими Глазами на каменных плитах Читали вы Ленина имя? Плечистые, с мужеством ясным В глазах, рыбаки и матросы, Встречали любую опасность Без аханья и без вопросов. Мне было бы с вами отрадно Бить чаек и зверя морского. Мы сети б кидали как надо, Всегда возвращаясь с уловом. Мы запросто пели б, курили, Пускали бы кольца на воздух. Мы вместе б девчонок любили При низких серебряных звездах. Но даже и вы б удивились, Узнав, как в короткое лето Над смертью, над гибелью этой Рыбацкая жизнь возродилась.

ОКСКИЙ ПАРОХОД

Скользкий, узкий, как жук водяной, – Ослепительно-бел, – распустив След, как синий петлистый шнурок, В треугольнике пены стальной, Закачал берега и залив Под охрипший и длинный свисток. Дрогнул берег. Лежащий в воде Серый домик качнуло. Бульвар Тучей лип под колеса упал. Словно красные рыбы, везде – Пятна солнца. Зеленый муар Побережной воды. И причал. Разбегается и – понесло – Длинноносых стерлядок в лотках, Чью-то в яблоках клячу – и вот Колесом завертелось село: С узелками в кумачных платках Бабы, ситцевый пестрый народ. И пропало. Колесная дрожь Отдается по палубе. Вдруг На брезент и на рубку с борта Набегает горящая рожь; Клевер пятнами брызгает луг, Розовеет гречихой верста. А на палубе едко дымят, Мягко акают, – окская речь! Блещет чайников яркая жесть. И калужский обыденный мат Густо льется над сгибами плеч. В тесноте – ни прилечь, ни присесть! Это – пильщики, плотники, всё – Трудовой загорелый народ. Это – родина. Это – Ока. Снова счастье со мною мое. И, как сердце, стучит пароход, Смяв стеклянную тень лозняка.

* * *

Мы заново рождаемся. Простите, Коль нет у нас веселья напоказ, Коль часто мы – не здесь, за чаепитьем, А там, где нет благополучных глаз. Какие ночи! Как попеременно То набегает лет, то зима! Какие мысли раздвигают стены! Какие вьюги рвутся сквозь дома! Как ночью над бессонницей сознанье Нашептывает, что зарниц не счесть! Как часто дни приходят, как признанья, И нам несут спасительную весть! Мы заново рождаемся. Не сразу Нас отливает жизнь. Ведь мир – и тот Хранит следы пылающего газа, С которым жил и до сих пор живет. Он остывал и в мраке первородства Освобождался от огня и льда. Мы счастливы участвовать в господстве Огня и ливня, мысли и труда. Поверьте нам, что, на костре ошибок Перегорев, мы все-таки живей Навязчивых и хладнокровно-рыбьих И, может быть, неискренних друзей. Простите нам, что мы без лицемерья Порой, как яблонь, искривляем рост, Что часто кровью смачиваем перья И печь не топим, зная про мороз. Нет, перед дверью взрослого рассвета Мы не стоим от дней особняком. Тому причиной – жаркие обеты, Заказанные веком испокон. В них – страстное присматриванье к жизни, В них – испытанье сердцем наших лет, Бессонница, надежды, укоризны, И тучами заваленный рассвет. Есть знак земли, ее произрастанье, В крови у нас. И голоса ее, Как ветер – в окна, вербными кустами Всю ночь стучат в весеннее жилье. И все слышней, как через лес и реки Шумит до звезд и строится большак, Как жизнь в руках, с ухваткой дровосека, Несет топор и рубит гулкий шаг. Мы рядом с ним по праву братства – в летний И первый мир. И если не сполна Готовы мы для смен тысячелетий И лета ждем, – у нас пока весна. Январь 1930 Москва

ЖАРА

Земля, как сковорода, Готова шипеть с утра До вечера – сон: вода, А всюду – жара, жара! И с неба, как самовар, Широкое солнце льет На степь и степной мазар Густой кипяток высот. Вываривая людей, Их жжет до костей, пока Они не сойдут в ручей Из пота и кипятка. И пухнет жара, жарой Наваливаясь на вас, Своей меховой горой, Горячим песком давясь. Колотит в ушах и вслед За сердце хватает, чтоб От сих туркестанских бед Избавил фруктовый гроб. Но даже в могиле труп Затеянная с утра, Как шум иерихонских труб, Окатит жара, жара! Несладкая доля вам – Зарыться в песок. Но всё ж Не верьте моим словам. Здесь многое только ложь! От зноя есть Карагач, Чей пышный зеленый шар, Чей круглый огромный мяч Спасает и в самый жар. Под ним кудрявая тень Ложится у ваших ног. И сердцу не страшен день, Когда распиваешь кок. 20 июля 1930 Термез