Знакомый незнакомец
Шрифт:
Эви оглядела свои повязки и вздрогнула. Не хочется думать, что случилось бы, если бы выстрел оказался более метким.
Честно говоря, помимо того, что в нее стреляли, больше всего пугало сознание уязвимости родных. На ее месте легко мог бы оказаться отец или брат. А мать и сестры, ожидавшие у пруда? Беатрис рисовала в сторонке, пока близняшки делали ожерелья из головок клевера. А мама… мама, читавшая в беседке и спокойно ожидавшая возвращения мужа и старших детей… Они такие беззащитные! Иным словом их не опишешь.
Изменится ли ее беспечная семейка после такого испытания? Отец был взбешен и страшно
Она всмотрелась в мужчин, пытаясь разглядеть выражение лиц, но мешало стекло, искажавшее черты. Однако она не смела открыть окно и обнаружить свое присутствие. Вдруг Ричард повернулся и зашагал к конюшне. Бенедикт поднял третьего и последовал за Ричардом. Все трое исчезли в распахнутых дверях строения. Бедной Эви отчаянно хотелось услышать их разговор, но, видимо, не суждено…
Изнемогая от усталости, она легла на подушки скамьи. Боль немного утихла, но тело продолжало ныть.
Действительно ли ей интересно все, что происходит между этой троицей? Да и какое это имеет значение? Все самое плохое уже произошло, случилось непоправимое, и ничего уже не поделать.
Веки вдруг стали невыносимо тяжелыми, и, хотя сердце Эви разрывалось, она задремала.
Бенедикт был счастлив, хотя бы по той причине, что доктор еще не уехал из дома. Его тревожило, что Барни так и не пришел в сознание, хотя Бенедикту очень нужно его допросить. Но что всего важнее, ему стало легче на душе от сознания, что доктор уже осмотрел Эви. Слава Богу, что он так быстро приехал. Бенедикт закрыл дверь кладовой, служившей одновременно тюрьмой и смотровым кабинетом. Ричард, который молчал с той минуты, как вошел в здание, направился в сад. Бенедикт шел сзади, в нескольких шагах, не желая раздражать друга.
Напряжение горячим камнем улеглось в животе Бенедикта. Что он может сказать? Как облечет в слова момент, изменивший всю его жизнь? Он даже не знал, с чего начать.
По некой жестокой иронии оказалось, что Ричард выбрал ту же скамью, на которой прошлой ночью сидели Бенедикт и Эви. Только вместо луны на небе светило солнце, лучи которого отражались от белого камня. Прошлой ночью скамья казалась желанным убежищем. Но сегодня Бенедикт увидел, что она стоит на открытом месте.
Ему пришлось заставить себя выбросить из головы вчерашний вечер и сосредоточиться на предстоящей беседе. Мгновенные образы смеющейся, затаившей дыхание, грустной Эви, ее огромных, выразительных голубых глаз, когда он растирал ей руки, продолжали осаждать его. Он почти чувствовал губами ее губы и даже закрыл глаза от болезненного наслаждения.
И поэтому вынудил себя вспомнить, какой видел ее в последний раз. Бесчувственной. На лесной траве, бледной. Покалеченной…
И это помогло ему прийти в себя. Теперь он был готов описать кошмар, свидетелем которого стал в Фолкстоне. Встав напротив Ричарда, он расправил плечи. Друг устремил на него враждебный взгляд, но промолчал.
– Та ночь, когда я пришел к тебе,
Закрыв глаза, он начал с того дня, как окончил школу. И ничего не скрывал.
– Ты – чертов секретный агент!
Бенедикт даже растерялся от неожиданного взрыва. Погруженный в рассказ, он почти забыл, что его слушают. Моргнув, он сосредоточился на старом друге. Тот раскраснелся. Глаза были налиты кровью. Бенедикт поморщился. Сейчас его терзали угрызения совести за свой многолетний обман.
– Прости, что не сказал тебе. Если от этого тебе станет легче, уверяю, что никомувообще не говорил. Ни родственникам. Ни друзьям. Ни слугам.
– Я даже не знаю, кто ты!
Ричард вскочил со скамьи и принялся метаться, по привычке ероша волосы.
– Господи, Эви с самого начала была права. Она предполагала, что в твоем неожиданном появлении есть что-то подозрительное. Эви предупреждала меня, но каким же я был идиотом! Отмахнулся от нее и даже посмеялся над ее теориями. А теперь она лежит в постели, раненая, изувеченная, изнемогая от боли.
Его голос дрогнул. Бенедикт понял, как потряс друга случай с сестрой. Но это было ничто по сравнению с теми мучениями, которые испытывал он. Такого ужаса он в жизни не знал.
Бенедикт бессознательно шагнул вперед, чтобы утешить его, но Ричард предостерегающе вытянул руку:
– Нет. Не подходи ко мне! Ты разыгрываешь шпиона на службе у правительства. И заодно дурачишь тех, кто любит тебя. Ты лгал мне. Ты лгал мне бог знает сколько лет!
– Ричард, – начал Бенедикт, но тот оборвал его:
– Нет! Я понял, куда ты клонишь. Твоя чертова профессия привела к какой-то катастрофе. И из-за собственных ошибок ты втянул в неприятности свою семью, а теперь и мою. Я не…
– Совершенно верно, Ричард, – громко перебил Бенедикт и с облегчением увидел, что Ричард замолчал, хотя продолжал бросать на него убийственные взгляды. – Пойми, Ричард, дело не в моей профессии. Именно это я пытался тебе объяснить. Пожалуйста, дай мне закончить. А потом я уйду и больше никогда не переступлю твоего порога, если ты этого хочешь.
Он взглядом умолял Ричарда выслушать его. Тот вскинул левую бровь, вероятно, разрешая Ричарду продолжать. Бенедикт облегченно прикрыл глаза и велел себе ничего не утаивать. На секунду он ощутил знакомую сырость, соленый запах ветра, услышал отдаленный шум прибоя. И в душе воцарилась прежняя тоска, а сердце сжалось от ужаса, как в тот момент, когда он услышал голоса в коттедже.
– Несколько лет назад мне поручили внедриться в шайку контрабандистов, действующих между Фолкстоном и Вимере. Мне это удалось, и я даже определил главарей, братьев Пьера и Жан-Люка Рено. Как-то ночью, почти год назад, я устроил ловушку, убедив их, что высокопоставленный офицер желает продать ценную и секретную информацию, но будет говорить только с главарями.
Братья Рено были близнецами, и я знал, что, куда пойдет один, там будет и другой. Когда они прибыли в Фолкстон на борту лучшего и самого быстрого судна, наши агенты были готовы и ждали. Большинство контрабандистов были пойманы, но в драке Жан-Люк набросился на меня, и я был вынужден его убить. Пьеру удалось сбежать, к величайшей досаде моего начальства.