Знал бы прикуп
Шрифт:
Мне тут же стало ее жаль.
— Синяки пройдут, — уныло заметил я.
— А если кислотой? Кто захочет меня тогда?
— Что ты несешь? — Я сделал вид. что рассердился: — Не доводи до кислоты. Завтра же-к ментам. Твоих спортсменов возьмут. В этом можешь не сомневаться. И живи себе… Красавица, умница… Дои помаленьку нашего брата.
— Мне нужны деньги, — упрямо произнесла она.
— Ну вот, — огорчился я. Словно после долгого разговора по душам вдруг выяснил, что говорил на иврите
— Другого выбора нет? — как-то нехорошо, угрожающе спросила она.
— Нет.
— Значит, или неотразимость, или жизнь, — подытожила она печально.
Я не понял, о чем она. Так и спросил:
— Ты о чем?
— Да так, — она усмехнулась. — Я не хотела никому говорить. У меня — рак.
ГЛАВА 25
Мне не пришло в голову ничего ехидного. Вроде того, что: «Это мы уже проходили», или: «Да что они, в самом деле. сговорились?»
Подумал, что это может быть правдой. Вспомнил нашу с ней встречу во дворе онкологического центра. Что, если не врет? Тогда все становится еще объяснимее. И ее одержимость, зацикленность на деньгах. Пренебрежение к риску, к своей внешности и чужим судьбам. Если так, то еще несколько часов назад мы с ней пребывали в одинаковых положениях. Каким я был тогда? Знал, что на меня рассчитывает Ольга, и был способен на все. Почти на все. Этой женщине рассчитывать не на кого. За что ее винить? За то, что она борется за жизнь?
И все же не исключал того, что она лжет. На всякий случай. Хотя все говорило за то, что наконец удалось докопаться до истины.
Я глянул на нее, избитую, загнанную обстоятельствами в угол девчонку, созданную природой в виде приманки для мужиков. И ощутил жалость.
— Ты меня жалеешь? — с усмешкой угадала она.
— Да, — не стал врать я.
Был уверен, что она произнесет общепринятую пошлость слабаков: «Я не люблю, когда меня жалеют». Она произнесла другое:
— Я себя тоже жалею. — И виновато, по-детски пожала плечами.
Не знал, о чем говорить. Спросить о болезни, о лечащем враче, о том, есть ли у нее родные. Все это было явно не тем, что она хотела бы услышать.
Тему она выбрала сама. Спросила:
— Я сильно страшная?
— Как тебе сказать… Ты — неожиданная, — съюлил я.
— Мужчина смог бы быть со мной, такой? — задала она следующий вопрос. И обнаружив, что я молчу, добавила: — Хотя бы в темноте.
— Зачем в темноте? — спохватился я. Вдруг сообразил, что она интересуется на случай будущего уродства. — На свету ты пикантнее.
Я ошибся. Ее интересовало настоящее.
— Ты будешь
— Оно тебе надо… — Не выдержал взгляд. Отвел глаза.
— Надо. — Она была стойкой. Я почувствовал себя мерзко. Чего выкручиваюсь, юлю? Если отвечать, то внятно. Не унижать ни ее, ни себя.
— Буду, — сказал я. И тоже уставился на нее в упор.
Вдруг решил: почему нет. Что мешает? Ольга, которой у меня уже нет? Муж, которого нет у нее? Единственная помеха — брезгливость к остаточному полю этого Садюги. Ничего, потерплю.
В решении моем был некий вызов. И ее и своим неприятностям.
Она сама прошагала к выключателю, щелкнула им. Вслепую уверенно добралась до дивана. Заскрипела им. В темноте позвала меня:
— Иди ко мне…
…Конечно, это была одна из самых безрадостных близостей в моей жизни. Для близости может быть только один повод: желание. Из жалости — это уже не близость — гуманитарная помощь.
Я прикасался к ней, ощущал чужой, не Ольгин запах, не Ольгину кожу и думал: «Что я делаю? Зачем?»
Лучше бы она не выключала свет. Глядишь, ее экстравагантная внешность и отвлекала бы меня. В темноте без помех маячили перед глазами картинки, норовящие спугнуть проблески желания: то Шрагин, потеющий во время игры, то — он же, в замочной скважине, то никогда не видимый мной, похожий на покойника, которого я наблюдал в морге, когда делал передачу. Садист.
Но самое удивительное, что я почти сразу понял: она испытывает то же. И ей эта близость нужна, как презерватив импотенту. Вещь в принципе полезная, и можно примерить, но радости от нее никакой.
Потом мы лежали все так же, в темноте. Уже не прикидывались любовниками, и это хоть как-то выручало.
Молчали. Моя партнерша курила. Расшаркиваться друг перед другом словами благодарности и нежности не было смысла. Кого дурить? Взрослые люди совершили ошибку. Не самую серьезную в жизни, но очевидную. Зачем же обсуждать. Других проблем хватает.
— Ты поможешь мне? — между затяжками вернулась к проблемам она.
— Нет.
— Почему?
— Это бессмысленно. Надо искать другой путь.
— Ты достал деньги?
— Нет, — после паузы ответил я. И подумал: если бы позвонил профессору до того, как отдал Ольге деньги, пожертвовал ли бы их другой страждущей. Точного ответа на этот вопрос у меня не было. Скорее всего для начала отправил бы страждущую на повторное обследование. А если бы диагноз подтвердился?… Сейчас, после близости, вызывающей ощущение обворованности, лучше было этим вопросом не задаваться.
— Я все равно сделаю это, — спокойно поведала она.