Знаменитый сыщик Калле Блюмквист играет
Шрифт:
Однако сейчас ничего другого не оставалось, как пойти домой и лечь спать, что Калле и сделал.
На следующий день репетиции в цирке «Калоттан» продолжались.
– Дядя Эйнар ещё не вставал? – спросил Калле Еву-Лотту.
– Не знаю и знать не желаю. Хоть бы проспал до обеда, чтобы бедный Туссе успел прийти в себя.
Однако дядя Эйнар не замедлил явиться.
– Не хочет ли звезда цирка немного подкрепиться?
Ева-Лотта усиленно боролась с собой. Она очень любила шоколад, что правда, то правда. Но солидарность с Туссе требовала, чтобы она бросила кулёк обратно с гордым: «Нет, благодарю!» Она взвесила кулёк в руке. Да-а, не так-то легко проявить гордость… А что, если взять только одну конфетку, а все остальные вернуть? А потом дать Туссе целую салаку? Нет, так, пожалуй, не пойдёт.
Но Ева-Лотта уже столько колебалась, что подходящий момент для широкого жеста был упущен. Дядя Эйнар сделал стойку на руках, а вернуть кулёк человеку, находящемуся в таком положении, довольно трудно. И Ева-Лотта оставила конфеты у себя, хотя прекрасно понимала, что получила их в знак примирения. Она решила дать Туссе две салаки и отныне вести себя с дядей Эйнаром вежливо, но холодно.
– Разве у меня плохо получается? – спросил дядя Эйнар, став опять на ноги. – Нельзя ли и мне поступить в цирк «Калоттан»?
– Нет, взрослых не берём, – сказал директор Андерс.
– Нигде никакого сочувствия! – вздохнул дядя Эйнар. – Что ты скажешь, Калле, не правда ли, со мной жестоко обращаются?
Но Калле не слушал. Он как заворожённый смотрел на предмет, который выпал из кармана дяди Эйнара, когда тот ходил на руках. Отмычка! Вон она лежит в траве. Стоит только нагнуться… Калле взял себя в руки.
– Жестоко обращаются? Разве? – произнёс он и наступил на отмычку.
– Ну да, вы же не хотите играть со мной, – жаловался дядя Эйнар.
– Вот ещё… – сказала Ева-Лотта.
Никто ничего не заметил! Босая нога Калле ощущала отмычку. Теперь следовало бы поднять её и сказать дяде Эйнару:
– Вот – вы уронили…
Но это было свыше его сил. И Калле незаметно сунул отмычку в свой собственный карман.
– По местам! – скомандовал директор цирка.
Калле вспрыгнул на перекладину качелей.
Тяжела жизнь циркача! Репетиции, репетиции, репетиции… Июньское солнце припекало, и пот градом катился с «Трёх десперадос» [4] , лучшей акробатической труппы Скандинавии». Именно так было написано на афишах, расклеенных на всех ближайших домах.
– Не хотят ли трое десперадос съесть по булке?
В окне пекарни показалась добродушная физиономия булочника Лисандера. Он держал противень со свежеиспечёнными булками.
4
Десперадо (англ.) – удалец, отчаянный человек, сорвиголова.
– Спасибо, – ответил директор. – Может, немного погодя.
– В жизни так не уставала! – простонала Ева-Лотта.
Кулёк с конфетами давным-давно опустел, и желудок тоже был пуст. Ничего удивительного после таких-то упражнений!
– Да, пожалуй, пора и отдохнуть, – поддержал её Калле и вытер пот со лба.
– Зачем вы меня тогда директором выбрали, если всё равно сами распоряжаетесь? – рассердился Андерс. – Тоже мне десперадос называются! «Десперадос-обжирадос» – вот вы кто! Так бы и написали на афишах.
– Голод не тётка, – возразила Ева-Лотта и стремглав помчалась на кухню за морсом.
И когда булочник выбросил им из окна целый кулёк свежих булок, директор цирка только тяжело вздохнул, хотя в глубине души и сам был доволен.
Дома у Андерса не привыкли к булкам, да и ртов было слишком много. Правда, отец частенько говаривал: «Вот я вас сейчас угощу!» Но он имел в виду не булочки, а порку! И так как Андерсу это блюдо уже приелось, он старался поменьше бывать дома. Ему больше нравилось у Калле и Евы-Лотты.
– И мировой же у тебя папка! – сказал Андерс, впиваясь зубами в очередную булку.
– Лучше всех, – согласилась Ева-Лотта. – А весёлый какой! И до того аккуратный! Мама говорит – она совсем с ним замучилась. Он совершенно не выносит кофейных чашек с отбитыми ручками. Говорит, что мама, я и Фрида только и делаем, что отбиваем ручки у чашек. Вчера пошёл и купил две дюжины новых, а дома взял молоток и отбил у них у всех ручки. «Это, – говорит, – чтобы избавить вас от лишних хлопот». Мама так хохотала, что у неё даже живот заболел. – Ева-Лотта взяла ещё булочку и продолжала: – И он не любит дядю Эйнара.
– Может, он и ему ручки пообломает, – с надеждой произнёс Андерс.
– Кто знает… Папа говорит, что он, конечно, уважает родственников, но когда все мамины кузины, тётушки, дядюшки и всякая там седьмая вода на киселе болтаются у нас в доме, то ему больше всего хочется оказаться в одиночной камере где-нибудь подальше отсюда.
– А по-моему, в камере должен сидеть дядя Эйнар, – вставил Калле.
– Ага, ты, конечно, открыл, что это дядя Эйнар перерезал всех во время Варфоломеевской ночи [5] , да? – сказал Андерс.
5
Варфоломеевская ночь – массовая резня гугенотов, произведённая католиками в Париже в ночь под праздник св. Варфоломея, 24 августа 1572 года.
– Ну и ладно, а я что знаю, то знаю.
Андерс и Ева-Лотта засмеялись.
«А собственно говоря, что я знаю-то? – подумал Калле немного погодя, когда кончилась репетиция. – Знаю только, что ничегошеньки не знаю!» Калле загрустил. Потом вдруг вспомнил про отмычку и чуть не подпрыгнул. У него же в кармане отмычка! Её надо испробовать. Запертая дверь – вот всё, что нужно для этого. А почему бы не попробовать открыть ту же дверь, что и дядя Эйнар? Дверь в подземелье старого замка!
Калле не раздумывал больше. Он бросился бежать по улицам, боясь встретить кого-нибудь из знакомых, кто мог бы увязаться за ним. Вверх по холму он взлетел с такой быстротой, что у самой двери вынужден был остановиться и перевести дух. Рука Калле слегка дрожала, когда он всовывал отмычку в замочную скважину. Выйдет или нет?