Знамя любви
Шрифт:
– Есть, например, вакансия адъютанта у генерала Фермора, – промолвил он невзначай. – Как вам известно, генерал Фермор находится на фронте вместе с фельдмаршалом Апраксиным, у которого – вот горе-то! – погиб единственный сын.
– Да, ужасное несчастье.
– Весной наши армии выступят из Риги и предпримут наступление на пруссаков. Открываются широчайшие возможности для способного молодого человека. Вы согласны со мной? – Лев, онемевший от неожиданности, только и смог, что кивнуть головой. Шувалов наслаждался: он любил забавляться со своими жертвами, расставляя их по своей прихоти на шахматной доске жизни.
– Но, –
– Как вы полагаете, – произнес он со всей доступной ему вкрадчивой мягкостью, – подходит молодой Орлов по своим способностям для этой должности?
Лев, не таясь, с облегчением вздохнул.
– Необычайно подходит, ваша светлость. Во всех отношениях.
– Сдается мне, мы великолепно понимаем друг друга, – с удовольствием отметил граф Шувалов.
Лев улыбнулся.
Казя продолжала беседовать со Станиславом Понятовским и уже успела в самых общих чертах рассказать ему о том, что с ней произошло после катастрофы в Волочиске, как вдруг гул голосов в зале и служившую им мягким фоном легкую музыку перекрыли донесшиеся из-за двойных дверей в отдаленном конце зала непонятные звуки, нечто вроде беспорядочных ударов.
– Таким образом я попала в Ютск, – закончила грустную повесть своей жизни Казя, не отрывая глаз от дальних дверей. Разговоры в зале разом смолкли. Только музыканты, увлеченные исполнением маленькой прелестной мелодии, продолжали играть как ни в чем не бывало. Екатерина с побледневшим лицом выпрямилась на своем месте и вцепилась пальцами в ручки кресла.
– Что... – начала было Казя, но в этот миг дверь с грохотом распахнулась и в нее ввалилась странная компания. «Хальт! – раздалась позади команда, и вся пьяная ватага странно одетых людей замерла на пороге, ослепленная ярким светом люстр, и осоловело вылупила глаза на открывшееся красочное зрелище. – Стройся!»
Хихикая и икая, незваные гости образовали нечто вроде военного подразделения. Один из них, босой гигант в длинной шубе, со страшным шумом упал навзничь, двое из его товарищей, в расстегнутых мундирах и одетых задом наперед митрах на нечесаных головах, с трудом подняли его, еле держащегося на ногах, и поставили между собой. Пораженная невероятным зрелищем, Казя насчитала в пьяной гурьбе двенадцать человек.
Тот же голос заорал:
– Внимание, внимание! Двенадцать апостолов! Двенадцать апостолов, марш вперед!
Неверным шагом процессия двинулась через комнату, и присутствующие все как один расступились перед нею.
– Эй вы там, возьмите ногу! Ногу возьмите, говорю я! Огромные ботфорты спотыкались и скользили по навощенному паркету, оставляя на нем длинные царапины. Повинуясь отрывочным командам, выкрикиваемым во всю мощь легких, и неритмичным ударам барабана, пьяная рать, не разбирая пути косящими слезящимися глазами, все же продвигалась на непослушных ногах вперед за коротышкой в длинном до пят зеленом стеганом халате, несшим на половой щетке в качестве воинского знамени ярко-красные бриджи.
К величайшему удивлению Кази, собравшиеся в зале знатные дамы и господа все как один покорно склонились в реверансах и глубоких поклонах, и перед Казей вырос целый лес опущенных к полу напудренных париков.
– Хальт! Четче шаг,
– Реверанс! – лихорадочно шепнул Понятовский на ухо Казе. Напротив них две дамы так истово распластались в верноподданническом приветствии, что казались пестрыми жабами, сидящими в грязи. Все замерли. Казя услышала рядом с собой тяжелое дыхание. Футах в трех от нее, не более, стоял молодой человек в бледно-голубом мундире, расстегнутом до пояса, и с ожесточением лупил в игрушечный барабан, безостановочно поднимая и опуская длинные ноги в блестящих ботфортах, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Она разглядела изъеденное оспой раскрасневшееся потное лицо с большим носом и низким покатым лбом, на который с коротко подстриженной головы съехал бархатный ночной колпак. Он колотил по барабану, шаря пустыми голубыми глазами по залу, и с его тяжелой нижней губы непрерывным потоком стекали бессвязные слова команды, пересыпаемые пьяными ругательствами.
Все старались отвести от него глаза, и только Екатерина, также присевшая в реверансе, с ледяным презрением на побледневшем и ожесточенном лице смотрела на барабанщика в упор.
– Ах вот как, армии вы боитесь? Я вам задам страху! Вперед, жалкое падло! Покажем этим павлинам, как ведут себя под обстрелом доблестные голштинцы. Вперед,грязные свиньи! – Он еще дважды или трижды выкрикнул оскорбительные слова, прислушиваясь, как они отдаются в огромном позолоченном зале, и весело гикая от удовольствия.
– Марш-марш-марш! Левой-правой, левой-правой, левой-правой! – Он двинулся дальше, подталкивая своих людей в спину барабанными палочками и часто высовывая язык.
По мере приближения к напуганным до полусмерти музыкантам, тем не менее продолжавшим во имя святого долга отчаянно пилить на скрипках, впереди идущие замедлили шаг и в пьяном беспокойстве, оглядываясь вокруг, начали перекликаться.
– На них! Вперед, болваны! Ага, враг рассеян, враг бежит! Никакой пощады! Смерть пилильщикам!
Верные музыканты, даже сбитые со своих стульев, даже падая среди рушащихся пюпитров и разлетающихся париков, до последней секунды продолжали исполнять прелестную пьесу.
– Никакой пощады! Бей их, где они упали!
Красные бриджи победоносно развевались над возникшей свалкой. Из нее торчали, раскачиваясь, словно маргаритки на ветру, ноги в белых чулках, и взлетали вверх музыкальные инструменты.
Казя, как и все остальные в зале, наблюдала эту сцену, оцепенев от удивления и ужаса. Наконец, все двенадцать оторвались от шевелящегося месива и ринулись к дальней двери. Молодой человек с маленьким барабаном кинулся за ними, не переставая вопить:
– Назад! Кому говорю, назад! Стройся! С каких это пор воины Голштинии покидают поле брани в беспорядке! Назад, говорю вам! Приказываю, назад!
Но доблестные воины Голштинии не обращали внимания на призывы своего генерала и, оставив на поле брани целую кучу лопат, метелок и мушкетов, расталкивали стоящих на их пути и рвались к выходу.
Молодой человек пустился неуверенным галопом за своей командой и выскочил за дверь. Лакеи поспешили ее затворить, и прерывистая дробь барабана стала отдаляться. В комнате по-прежнему царила тишина, нарушаемая лишь возней музыкантов, старавшихся извлечь из груды обломков уцелевшие инструменты.