Знамя любви
Шрифт:
Граф Шувалов сидел, по своему обыкновению, в глубине кареты, далеко от окна, втянув голову в плечи, неподвижно, и только глаза его беспокойно рыскали вокруг. Он давно понял, что, оставаясь невидимым, можно увидеть на улицах города значительно больше.
– Как мило с вашей стороны оказать мне столь высокую честь, мадам! – Шувалов, едва шевельнув губами, изобразил на своем лице некое подобие улыбки, которая показалась Казе гримасой, застывшей на лице покойника.
– И очень любезно с вашей стороны, месье, что вы хоть на миг, но лишаете себя удовольствия лицезреть столь очаровательное существо! – Он отвесил Орлову легкий иронический поклон. –
Они миновали Летний сад на берегу Невы. Казя нетерпеливо ждала, что же скажет Шувалов, но он безмолвствовал. Колеса с железными ободьями громко стучали по булыжникам мостовой, кучер, растягивая слова, певучим голосом понукал лошадей. Казя молчала, твердо решив ничем не выказывать своего любопытства, молчал и Шувалов, и лишь когда карета поравнялась с Царицыным лугом, который оглашали крики детей, лай собак и топот маленьких ног, он заговорил. Первые же его слова привели ее в изумление.
– Тринадцать лет назад вы и великая княгиня Екатерина были подругами и играли вместе. – Он выглянул из окна на людную лужайку, с отвращением воскликнул: – На земле развелось слишком много народу. – И с шумом втянул в нос порцию нюхательного табака.
– В-в-вы о-о-о-чень хорошо информированы, – ответила Казя, даже не пытаясь говорить гладко. Она знала, что в этом разговоре ей не избежать заикания.
– Я почитаю своим долгом знать все обо всех. – Шувалов впервые взглянул ей прямо в глаза, и Казю поразило их необычайно холодное выражение. «Он бы за казнью или за пыткой узника в одном из своих потайных казематов наблюдал с таким же бесстрашным равнодушием, с каким взирает сейчас на шалости детей около карусели и качелей», – подумала она.
Шум гуляющей толпы перекрыл крик мясника: «Говядина! Кому говядины!» Старик в кроличьей куртке помахал перед окном кареты нитками сухих грибов. Кучер обернулся и шутливо маханул его по плечу кнутом.
– Пошел, старче! Небось, хочешь разжалобить господ до слез? – И, довольный, усмехнулся собственной остроте. «Господин верен себе, – подумал он. – Как ему надо поговорить по душам, он сразу сюда, на луг. Еще бы, в этом гаме человеку не собраться с мыслями, а толпа тут такая, что лошади с трудом сквозь нее продираются. Хозяин – парень не промах, своего не упустит, особливо с этакой кралей. Небось, облапит ее своими грязными ручищами».
Между тем граф Шувалов, наконец, открылся.
– Я устроил вас фрейлиной при дворе великой княгини, – заявил он без обиняков. Никаких «если вы не возражаете» или «мне кажется, я мог бы», просто «я устроил» – и все тут.
– Но п-п-предположим, что я не хочу...
– Вы хотите, мадам, вы хотите. А теперь выслушайте меня со вниманием, – и он в течение нескольких минут быстро говорил, поясняя внимательно слушавшей Казе, какие перед ней открываются перспективы.
– Итак? – спросил он в заключение, глядя на нее своими змеиными глазками. Казя медлила с ответом. У окна вдруг выросла девица с дерзким выражением лица.
– Ваша светлость, купите! – Она протянула поднос с горячими пирожками. – Прямо с пылу, с жару! – Глаза ее с одобрением скользнули по бархатному плащу Кази с горностаевой отделкой и по приветливому улыбающемуся лицу. Она, смеясь, пошла вровень с каретой, не отставая ни на шаг.
– О, да вы красотка! – воскликнула
– Гони! – приказал Шувалов кучеру. – Подальше от этого сброда.
Кучер подстегнул лошадей, с добродушной ухмылкой покрикивая на гуляющих, чтобы те дали ему проехать. Шувалов притаился в своем углу и, пока они не выехали на берег реки, не произнес ни слова.
– Итак? – повторил он свой вопрос.
– По сути дела, вы хотите, чтобы я стала шпионить за великой княгиней, – сказала Казя.
– Что вы, что вы! Зачем такие сильные выражения? Не шпионить, а просто сообщать время от времени немного информации. Во благо России, разумеется.
«Какая же я буду подруга, если стану пересказывать все, что происходит между нами», – с негодованием подумала Казя. Вся ее душа пришла в возмущение при этой мысли, но… Но зато она снова будет с Фике, а это главное. Тут ей на ум пришли слова Дирана о шпионах.
– А если я откажусь?
– Откажетесь? – Шувалов взглянул на нее с удивлением. – Тогда, дорогая графиня, вам придется возвратиться туда, откуда вы явились, да и то лишь в том случае, если вам повезет. – Голос его звучал так угрожающе, что Казя вздрогнула. – А Санкт-Петербург лишится одной из самых м-м-м... одной из самых привлекательных женщин. – Его рука скользнула по сиденью к бедру Кази, но она поспешно отодвинулась. Он пожал плечами, лицо его передернула обычная судорога. «Но будьте уверены, моя прекрасная польская пани, что в один прекрасный день... да-да, такой прекрасный день настанет», – мелькнуло у него в голове.
Казя понимала, что попала в западню. Ему стоит мизинцем шевельнуть, и она бесследно исчезнет из Петербурга, и даже Екатерина не сможет ей помочь.
«Завтра молодой Орлов уезжает на войну, – думал Шувалов. – Спешить некуда. Я не двадцатилетний жеребец, которому огонь желаний сжигает чресла». Он приложил руку к щеке, чтобы унять нервный тик. Терпения у него – хоть отбавляй. Краем глаза он наблюдал за внутренней борьбой, переживаемой Казей. Ему редко встречался человек со столь выразительным лицом, и при его опыте общения с самыми разными людьми он читал все ее мысли так, как если бы они были написаны на лежащем перед ним листке бумаги. Но через один-два месяца пребывания при дворе она научится скрывать свои чувства.
– Да будет так, – произнесла наконец Казя. – Я принимаю ваше предложение.
– Прекрасно! – ответил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более беззаботно. – В таком случае вот что. – И всю дорогу до самого дворца Баратынского он наставлял Казю, что ей надлежит делать при молодом дворе [6] . Великая княгиня привыкла к очень хорошему обслуживанию. При всем своем обаянии и живости характера она любит повелевать и требует беспрекословного выполнения ее приказаний. Иные постигли эту истину слишком поздно – и поплатились.
6
Так назывался двор великого князя Петра Федоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны в отличие от двора императрицы