Знание-сила, 2002 №05 (899)
Шрифт:
Если Homo sapiens – вид «пестрый» среди прочих видов, то его подвид Homo sapiens recens (к которому относимся и мы с вами) среди подвидов уже «наипестрейший». И причина тому не только разнообразие местообитаний, но и вмешательство «естественного искусственного отбора». Чем, в целом, выделяется наш подвид среди прочих приматов? Полагаю, способностью выживать в условиях скученности.
Поясню. У всякой экосистемы, как и биосферы в целом, есть некий объем жизненного пространства, вмещающий, допустим, двести тысяч медведей или пару миллионов бобров.
Именно перенаселенность спровоцировала усиление отбора на инфантильность. Ведь способностью быть «в тесноте, да не в обиде» обладает молодежь, будь то мальки, щенки, птенцы или младшие школьники. Для взрослого их галдеж и мельтешение нестерпимы: «А ну-ка замолчите, а то я с ума сойду!». Ряд качеств, сделавших человека человеком: подвижность мышления, коммуникабельность, лингвистичность, склонность к учению, игре и ласке, а также умение приспособиться к стрессу, характерны именно для детенышей. Впрочем, отбирались скорее не сами качества, а сопряженные с ними сигнальные особенности внешности: небольшие челюсти, округлая голова, «симпатичное» (читай детское) лицо.
Как известно, «детские» черты внешности – мощный сигнал, подавляющий агрессию и запускаюший покровительственное поведение (видоизмененные формы которого – проявление дружелюбия и сексуального влечения). Оттого пухлые губы, высокий лоб и большие глаза кажутся нам симпатичными или сексапильными. Кстати, отбор на инфантильную внешность породил моду на «очень стройных девушек», фактически обладающих пропорциями неполовозрелых девочек. Притом, что в естественных условиях больший «экологический успех» имела бы фигура фрекен Бок, нежели Барби.
Подобные идеи высказываются уже давно, однако относятся скорее к философии, чем к науке. Ибо чтобы говорить о поведенческих и эстетических факторах эволюции, нужно разработать и применять методы их изучения – а это непросто. Однако уже более двух десятилетий активно развиваются новые области науки, находящиеся на стыке антропологии и психологии. В частности, это антропоэстетика и сравнительная этология человека. (Кстати, мы собираемся посвятить этологии человека один из ближайших номеров «Знание – сила».)
Итак, условия скученности породили инфантилизацию, «впадение в детство». Причем в разных уголках Земли независимо. А если ситуация была обратной – климат суров, а плотность населения мала, – так же независимо шла матуризация (отбор «возмужалых»). Поэтому сходство черт между некоторыми человеческими группами нередко означает вовсе не родство, а лишь параллельное действие отбора. Примеры «взрослых» и «детских» комплексов черт есть в каждой расе. Среди европеоидов можно сравнить громадных мужественных черногорцев и хрупких ювенильных бенгальцев (чья огромная популяция, размером с население России, умещается всего лишь в дельте Ганга). Среди монголоидов – сравните массивных чукчей-китобоев и вьетнамских рыбаков в весе пера. Среди американских индейцев – северных могикан, что цепляют перьями облака, и амазонских яномами, что умещаются на спине морской свинки…
Мигрантность – удивительное качество экологии и поведения. Она довольно часто разграничивает систематически близкие группы животных (например, в составе зайцеобразных или хищных), делая одних – оседлыми, локальными видами, а других – видами широко расселенными,
По существу, восточный очаг – окраина ойкумены, среди предков тамошних рас всегда были пришельцы с запада, некогда отважившиеся на великое путешествие. Поэтому, можно сказать, у человека восточного склонность к перемене мест «в крови» – мигрантность здесь повышена. Судите сами. Предки америндов прошли десятки тысяч километров до Огненной Земли. Австралоиды разбрелись на территории… половины Земного шара (от Индостана до островов Океании). Если верить теории Поля Риве, то они проникли даже в Америку через Антарктику. А для монголоидов (например, для эвенков) тысяча сибирских верст – не околица. Арктические монголоиды – эскимосы (по численности – население Серпухова) едва сумели уместиться на Гренландии, Канадском архипелаге, Аляске и Чукотке.
В западном очаге миграций подобного масштаба в доисторическую эпоху не было. Тамошние «великие переселения» народов кажутся скромными прогулками по сравнению с «паломничеством на восток». Это касается как индоевропейцев, так и африканцев. В частности, перемещаясь по Африке, бушмены и негроиды даже не перешли Сахару и Синай. Вы скажете – мешала пустыня! Но, на самом деле, пустыня появилась там совсем недавно, оттеснив вполне проходимые саванны.
Попробуем с этих позиций истолковать и различия внешности. Дело в том, что у населения восточ ного очага есть одна ключевая особенность: уплошенность лица (или, как говорят специалисты, слабая горизонтальная профилировка). Особенно в области глазниц. Но ведь именно сюда первым делом упирается наш взгляд, когда мы смотрим друг на друга. То есть это важный элемент визуального отбора. Получается, что на востоке такой отбор шел менее активно, чем на западе. Действительно, уплощенность области глазниц – архаическая черта, присущая древним гоминидам. Замедление эволюции липа на востоке коснулось не только глазниц, а, например, коронки зубов, которая сохранила более древнюю – усложненную форму.
С чем же связано это замедление? В одном из номеров «Знание – сила» (7-8 за 1999 год) мы поместили два изображения: питекантроп и тасманиец, которых разделяет почти миллион лет, имеют… одно лицо. Получается, что бурная река эволюции образовала здесь тихий затон. Вероятно, основная причина в том, что в доисторическую эпоху перенаселенность в восточном очаге была гораздо ниже, чем в Африке и Европе. Соответственно, уступала и скорость отбора инфантильных черт. Интересно, что в таких условиях поводов пускаться в странствия у людей было меньше, однако путешествовали они гораздо чаще. Вероятно, их толкала не скученность, а пресловутая мигрантность, некое «чувство пути» (если не сказать, следование Дао).
Мне кажется, это «чувство пути» пронизывает самый воздух Дальнего Востока, его прозрачные даосские ландшафты. И я, появившись там на свет, вдохнул и… заразился. Уже трех лет от роду странствовал в безграничный овраг, выходящий к Амуру. В семь ушел бродить к заливу Петра Великого и провалился под лед (за что была взбучка). В девять тайком уехал к подножью Козельского вулкана и едва не замерз – была зима. А в 1990-м на Камчатке, после ежедневных маршрутов мы, златоискатели, крутили «ВЭФ» и слушали, как журчит в эфире пиджин-инглиш «Радио-Австралии», несутся блюзы Сан-Франциско, новости Сингапура… И гудела раиия, переговаривались геологические экспедиции со всего полуострова: