Знание-сила, 2003 № 05 (911)
Шрифт:
В извечном колебании власти между движением и топтанием, реформой и приверженностью к традиции Петербург оставался символом движения по воле сверху, Москва — прибежищем консерватизма и незыблемости устоев. Самодержавие маневрировало, прибегая по необходимости к той или иной стороне самосознания общества.
В свое время Белинский пророчествовал: «Петербург и Москва — две стороны или, лучше сказать, две односторонности, которые мшут со временем образовать своим слиянием прекрасное и гармоничное целое... Время это близко: железная дорога деятельно делается». Через 150 лет академик Д. Лихачев мечтал о Москволенинграде (теперь мы скажем — Москвопетербурге). Смысл все тот же: два культурных пространства, связанных скоростной трассой, превращаются в одно. Не в смысле смешения
Ясно одно — во взаимодополняемости двух столиц находят свое проявление базисные черты российской цивилизации. То есть те черты Востока и Запада, которые позарез нужны для развития и которые, тем не менее, никак не выплавляются в «гармоническое целое».
Может быть, потому, что мы по-прежнему смотрим сразу в два зеркала?
Григорий Каганов
Как выглядит Петербург?
Откуда узнают люди, как выглядит их город?
Вопрос странный. Ходят, смотрят и узнают. Но ведь смотрят они на прохожих, на витрины, на торговые палатки и прочие подробности городской жизни. А как складывается сам образ города, его целостность, его сущность, то, чем различаются города? Такой образ не возникает стихийно, а долго, постепенно формируется всей художественной культурой. Григорий Каганов, блестящий историк архитектуры, потомственный петербуржец, рассказал об этом в нашем журнале много лет назад (1984, № 10) на примере Петербурга. Мы сочли возможным, учитывая юбилей северной столицы, перепечатать несколько фрагментов прежнего исследования, добавив, что речь идет о первоначальном образе города.
На протяжении долгой своей жизни город и его образ, естественно, претерпевают изменения. Но это уже — другая тема.
Новый город несколько лет как объявлен официальной столицей. В 1716 году по царскому указу был «вырезан на медных досках градорованным художеством сей царствующий град Санкт-Петербург, которой и напечатан в прешпект, на многих листах обширностию состоящий». На одном из листов гравером А. Ростовцевым изображена главная площадь новой столицы — Троицкая. Это ровный прямоугольный плац, обстроенный по периметру «на голландский манир» и выходящий на реку отличной набережной, к которой швартуются морские суда. Площадь полна народа, карет, штабелей товаров, сгруженных с судов.
На гравюре сама площадь показана с такой высоты, с какой человек никогда не мог ее увидеть, — с высоты полета тех трубящих слав, которые часто населяют верхнее поле гравюр того времени.
Совершенно иной предстает площадь в рисунках Ф. Васильева, «которыя он делал про Его Величество», то есть скорее всего по царскому заказу, в 1719 году. Мы видим совершенно безлюдный пустырь в рытвинах, а на нем невзрачные мазанки и покосившиеся плетни. На пустыре пасутся коровы. Трудно поверить, что изображено то же самое место. И, тем не менее, это так, но изображение дано с роста человека, находящегося посреди города. Поэтому в поле зрения попадают места и предметы самые обыденные. И город не удален от зрителя, а подходит к нему вплотную, не пытаясь казаться лучше, чем есть он на самом деле. С этой внутренней, «включенной» точки зрения Петербург полностью лишен того «регулярства» и «сгройства», которые так заметны при взгляде извне.
Очевидно, обе точки зрения нуждаются друг в друге и только вместе придают образу известную стереоскопичность. В сущности, художественная биография города — это история взаимоотношений «взгляда извне» и «взгляда изнутри».
Приближается 1753 год — пятидесятилетний юбилей столицы. Его решено отметить выпуском нового «Плана столичного города Санкт-Петербурга с изображением знатнейших оного проспектов» (то есть видов).
Эти виды выполнил с натуры «градоровальной и ландкартной палат» подмастерье М. Махаев. Обычно он рисовал с довольно высоких
А. Брюллов, Сенная площадь, 1822 г.
А. Ростовцев. Троицкая площадь, 1716 г.
Ф. Васильев. Троицкая площадь. 1719 г.
В 1779 году в Россию приехал итальянский архитектор Дж. Кваренги, и с самого начала 1780-х годов появляются его натурные зарисовки Петербурга. В них ощущается совсем иное, чем у Махаева, видение города. Кваренги прежде всего выдерживает высоту точки зрения, свойственную реальному пешеходу, и извлекает из этого замечательный художественный эффект. Вот, например, «Вид Сенатской площади». Низко взятый горизонт ставит на одну отметку и монумент Петра I, и бывший дом Бестужева-Рюмина, и Академию художеств далеко за Невой (самой реки на рисунке не видно). Благодаря неожиданному сопоставлению их высот, измененных расстоянием, создается образ необыкновенно глубокого пространства.
Скажем, «Улица на окраине Петербурга» привлекла его вовсе не архитектурой: редкие дома едва видны по бокам. Зато хорошо видно мостки, перила, заборы, фонари — все то, с чем в первую очередь имеет дело реальный пешеход. Именно на его позицию и встает в данном случае Кваренги, его глазами смотрит на место, как будто ничем не замечательное. Это типичный «взгляд изнутри», родственный взгляду Ф. Васильева.
Восемью годами позже Кваренги, в 1787 году, в Петербург приехал шведский художник Б. Патерсен. Вообще его специальность — «портреты и исторические пиесы», но через несколько лет он начинает писать и гравировать виды Петербурга, имеющие огромный успех. За короткий срок Императорский Эрмитаж приобретает 22 его работы. И одновременно появляются знаменитые пейзажи Ф. Алексеева, выпускника Академии художеств, прошедшего дополнительную выучку в Венеции. Трудами обоих художников образ Петербурга получил к столетию города великолепную, классически ясную формулировку. В ней синтезировались «взгляд извне» и «взгляд изнутри», до сих пор резко противоположные.
«Вид Петербурга на Неве-реке» Ф. Алексеева и в еще большей степени «Вид Дворцовой набережной от Петропавловской крепости» Б. Патерсена, написанные в 1790-х годах, изображают прославленную невскую набережную в виде узкой полосы между просторами неба и воды. Набережная одновременно соединяет и разделяет две ясные, покойные стихии и составляет с ними единый круг просветленного бытия. Мир осмысленной и гармоничной природы, завершенной творениями высокого искусства, выразительно противостоит миру человека в его «низкой» будничности.
Именно в это время частный дворянский интерьер становится одной из главных тем русской художественной культуры. Образ небольшого замкнутого пространства, отделенного от окружающей среды, но способного вместить целый мир, приобретает такое значение, что в самом городе тоже начинают видеть своего рода интерьер, в котором идет обычная городская жизнь.
Дж. Кваренги. Улица на окраине Петербурга 1780-е гг.