Знание-сила, 2004 № 09 (927)

Автор неизвестен

Трудно было ожидать, что в канун первой русской революции молодой человек займется в Петербурге чем-то иным. Так оно и было: марксистские кружки, труды Бакунина и Ницше, баррикады, три месяца в тюрьме, партия эсеров, правое крыло которой он со временем возглавил... Впрочем, об образовании своем незавершенном молодой социалист-революционер тоже не забывал: он окончил вечернюю школу, уже в 20-летнем возрасте сдал экзамены за гимназический курс, а в 1909-м поступил в Психоневрологический институт на факультет социологии, созданный знаменитым Бехтеревым. Но, не проучившись и года, перевелся на юридический факультет университета. Причина такой резкой смены интересов была не мировоззренческая, а сугубо утилитарная: Питириму

Сорокину грозил призыв в армию, а его институт права на отсрочку от военной службы не давал — в отличие от столичного университета. Вот и пришлось будущему философу самым вульгарным образом, как бы сейчас сказали, "косить".

Уже на третьем курсе проявивший немалые способности студент Сорокин опубликовал — как вы думаете, что? Курсовую, реферат? Держите выше: научную монографию! Правда, то, что написано сие сочинение было все-таки студентом, выдает слишком уж неакадемическое название — "Преступление и кара, подвиг и награда". Во всем остальном это был настоящий научный труд, выражавший оригинальную философскую систему автора. Если я сообщу ее название (со слов самого Сорокина) — "разновидность эмпирического неопозитивизма", — много ли это скажет читателю без высшего философского образования? Но достаточно каждому из читающих эту статью вспомнить, что бы он сам смог сочинить оригинального на третьем курсе вуза, и придется согласиться вслед за популярным вирту альным телегероем: "внушает". Хотя и непонятно.

То, что самородок с крайнего Севера — талант, если не сказать сильнее, выяснилось сравнительно быстро. Защитив в 1914-м диплом, Питирим Сорокин усилиями факультетской профессуры был оставлен при кафедре и спустя два года сдал устный экзамен на степень магистра уголовного права. Если читатель следит за датами, то легко сообразит, что последовало за этим: на дворе стоял 1917-й год.

Короче, защитил свою магистерскую диссертацию Сорокин только в 1922 году. А за это время он успел поучаствовать в двух революциях. После победы Февральской он избирался в Учредительное собрание, работал секретарем у самого председателя Временного правительства Керенского, редактировал газету "Воля народа" (почти "Народная воля"!) А после победы Октябрьской — идейно боролся с новыми победителями, буквально "уходил в леса" и неоднократно арестовывался. Один раз его даже приговорили к расстрелу, но — пронесло, а иначе не видать бы социологии одного из своих отцов-основателей!

В общем, лихие были времена — и Питирим Сорокин им вполне соответствовал, упрямо не вписываясь в образ кабинетного ученого в черной шапочке и пенсне в золотой оправе. Пенсне он, кстати, носил — не снимая его даже на допросах в Ч К, что одно могло потянуть на высшую меру: интеллигент, контра, одним словом!

И вот с таким отнюдь не академическим багажом философ Сорокин снова возвратился в университет — защищать свою диссертацию, отложенную в связи с "уходом в революцию". Только на сей раз в качестве диссертации будущий магистр права представил, как ни странно, книгу, к юриспруденции имевшую отношение весьма опосредованное, — двухтомник "Системы социологии". С тех пор этот, как и многие последующие труды Сорокина (всего им написано более трех десятков книг, переведенных на 17 языков), стал классикой сравнительно молодой научной дисциплины — социологии.

После Февральской революции она получила официальное признание и в России, и даже большевики поначалу сохраняли по отношению к будущей "буржуазной лженауке" известную терпимость. Может быть, им импонировало то, что новая гуманитарная наука, в отличие от "реакционно-идеалистичных" старых, была подчеркнуто и даже агрессивно материалистична. Социологи начала прошлого века предлагали не забивать голову высшими абстракциями типа "души", "идеалов", "истины", "культуры", "системы ценностей", а подходить к изучению общества и личности, грубо говоря,

со счетной линейкой и прочим инструментарием ученых-естественников. Общество и личность предлагалось ОПРАШИВАТЬ, ОБМЕРИВАТЬ и ОБСЧИТЫВАТЬ, холодно и объективно, не задаваясь лукавыми вопросами "почему?", а отвечая только на предельно конкретный, основанный на результатах эксперимента вопрос "как?". Словом, брать пример с тех же физиков, которые в том же начале прошлого века так блестяще разобрались со своими объектами — от атома до галактики!

Конечно, в таком подходе к явлениям социальным был свой очевидный перекос. Очевидный нам сегодня — но в первой половине XX века именно Питирим Сорокин одним из первых понял внутреннюю ущербность механистического подхода к человеку. Однако он твердо осознал и другое: без надежных методов точных наук социологу тоже далеко не уйти. Поэтому и начал искать компромисс — создавать своего рода альтернативную социологию — не позитивистскую (позитивисты считали, что никакая "наднаучная" философия вообще не нужна, а все явления в мире, включая социальные, можно описать с помощью существующих естественных наук), а "культурологическую", "ценностную", "историографическую".

Впрочем, система эта будет создана еще не скоро. Пока же, в начале 1920-х годов, бывший эсер, а ныне новоиспеченный советский профессор Питирим Сорокин вполне легально руководил сначала межфакультетской кафедрой, а затем и соответствующим отделением Петроградского университета. К этому времени он окончательно отошел от активной политической деятельности, порвал с эсерами, но продолжал время от времени полемизировать с большевиками — в основном по философским вопросам.

Что у него тогда уже не было иллюзий относительно того, куда новая власть ведет Россию (не говоря уже о том, кто эту власть возглавляет), доказывает небольшая статья Питирима Сорокина, опубликованная уже в эмиграции, — совсем не философская, а скорее публицистическая: политический некролог на смерть вождя мирового пролетариата. То, что и сегодня многие воспринимают с трудом, через "не хочу" и мучительное преодоление десятилетиями вбиваемых мифов, молодой экс-революционер и блестящий философ три четверти века назад видел на удивление ясно и трезво. Хотя в главном выводе своем — о неизбежном скором падении большевистского режима — ошибся.

Между тем еще в 1921 году в Петроградском доме литераторов прошла конференция, посвященная социальной философии Достоевского. Выступал весь цвет тогдашней российской гуманитарной науки — Бердяев, Карсавин и... Сорокин. Последний, разумеется, говорил о социологии в романах Достоевского, но постоянно приводил цитаты из "Братьев Карамазовых" (легенду о Великом Инквизиторе) и "Бесов", звучавшие необыкновенно актуально на фоне того, что происходило в стране: "Там, где пытаются найти спасение в голом насилии, где нет любви и свободы, религии и нравственности, там ничего, кроме крови, убийств и преступлений получиться не может... Без любви, без нравственного совершенствования людей не спасет и перемена общественного строя, изменение законов и учреждений".

Что до упомянутого некролога по вождю, то в Советской России опубликовать такое, даже просто написать — означало просто подписать себе смертный приговор. Во второй раз его точно бы не отменили! Но к тому времени социолога Сорокина вместе с теми же Бердяевым, Карсавиным и прочими отечественными интеллектуалами уже вытолкали из России — всех их увез на чужбину печальной памяти "философский пароход". На борту его на долгие годы покинула Россию и сама свободная мысль, не связанная догмой и политической конъюнктурой (хотя реально сам Сорокин покинул родину в вагоне поезда — но это так, для исторической точности).