Зной прошлого
Шрифт:
В 1941 году, когда Иван и Йовчо были призваны в армию и отправлены в Сливен, они очень скоро установили там связь с местными партийными и ремсистскими активистами. Началась их мужественная, полная ежеминутного риска деятельность, которая поставила их в первую шеренгу борцов за свободу…
Известие о расстреле Ивана и Йовчо застало Моца в родном селе.
— Атанас был дома, — рассказала мне как-то раз его мать, — когда над селом разнеслись плач и стенания матерей казненных. Дом Немцовых был совсем близко от нас. Все было слышно. Мы с мужем долго не могли решить, как поступить. Попытаться скрыть скорбную весть от Атанаса — так он и сам, возможно, уже все понял. Направилась я к тайнику. Смотрю: Атанас стоит возле входа в него, поджидает меня, в глазах беспокойство. «Почему плачет тетушка Иванка?» — были первые его слова. Обняла я его, старалась казаться спокойной, а у самой сердце кровью обливалось. Ведь это несчастье могло в любой момент постучаться и в наш дом. Рассказала Атанасу, что Ивана казнили в Сливене, а Йовчо расстреляли в Елхово перед
— Все так и было, как мама рассказала, — подтвердила Мария. — Узнав о казни друзей, брат замкнулся в себе. Не помню точно, но мне кажется, что это продолжалось несколько недель. Время от времени он что-то шептал, словно бы декламировал. Рассказывала ему о сельских новостях, о событиях на фронтах, о том, что говорят о процессе над членами окружного комитета. Слушал он меня или нет — не знаю, но сам ничего не говорил и ни о чем не опрашивал. В эти дни мы узнали, что в Бургасской тюрьме был повешен Гочо Иванов, а Михаил Дойчев был приговорен к пожизненному заключению. Вновь мы встревожились: как воспримет тяжелую новость Атанас? Наконец мама рассказала ему обо всем… Прошло несколько дней. Как-то утром я спустилась в тайник. «Сестричка, — встретил он меня, — послушай и скажи, хорошо или нет» — и принялся читать:
Вы пали геройски в неравном бою За правду, за хлеб, за свободу. Так рано нашли вы погибель свою, Любимые дети народа.Он так пламенно декламировал, что ни разу даже не взглянул на меня, и казалось, вообще забыл о моем присутствии. Я слушала его, смущенная и потрясенная, из моих глаз текли слезы боли и радости, я вновь видела брата таким, каким он был прежде. Когда Атанас закончил читать, я выхватила у него из рук листки и бросилась к дому. Еще в дверях я закричала: «Брат выздоровел, брат поправился!» Мама прочитала стихотворение и сразу же пошла к Атанасу…
— Кажется, в тот же день, — рассказала мне Иванка, сестра Йовчо Желева, — Манчев прислал мне написанное им стихотворение «Товарищам», посвященное памяти Гочо, Ивана и Йовчо. Под стихотворением имелась приписка: «Поется на мелодию советской песни „Расстрел коммунаров“». Стихотворение, явившееся первым значительным признанием вклада погибших в борьбу за свободу, в том числе и моего брата, внесло хоть какое-то успокоение в наш дом. Каждый вечер мы собирались все вместе — отец и мать, брат Иван и моя сестра, — читали и перечитывали стихотворение, тихонько напевали его и не могли сдержать слез. Вскоре полиция арестовала и меня. Листки со стихотворением были тогда у меня, спрятать их было негде, и я проглотила их, чтобы они не попали в руки фашистам…
— Расстрел Йовчо Желева и Ивана Немцова, — поделился бай Георгий, — еще сильнее сплотил наши ряды, так что отпала всякая необходимость убеждать и агитировать людей. Их подвиг превратился в наше знамя, а стихотворение Манчева — в страстный призыв к борьбе против фашистского режима. Пример мужества и верности павших борцов и посвященная им песня превратились в грозное оружие…
И вот Атанас Манчев в очередном тайнике, на этот раз под заботливой опекой тетушки Кали — матери его друга Ивана Ченгелиева. Прошлой ночью второй раз в этом году увидела тетушка Каля сына в родном доме. Радостно забилось материнское сердце, но, вместо того чтобы обнять и расцеловать сына, тетушка Каля, лишь на миг опустив голову на плечо Ивану, встревоженно спросила:
— Не видел ли вас кто-нибудь?
— Да ты, никак, не привыкла еще, мама? — в свою очередь спросил Иван и улыбнулся.
— Ко всему уже я притерпелась, — вздохнула тетушка Каля и, обернувшись к незнакомому ей гостю, которого сын назвал Моцем, спросила: — А у тебя есть мать?
— Есть, — ответил тот. — Такая же молодая, веселая и сердечная, как и вы.
— Давно она не видела тебя?
— С марта, — ответил Моц и задумался. — Еще немного потерпите, конец уже близок.
— Если б я могла превратиться в птицу, — продолжила тетушка Каля, — полетела бы сейчас к ней и сказала, чтобы не беспокоилась она о тебе и заснула спокойно, потому что каждая мать тревожится о детях своих… Пойду приготовлю что-нибудь перекусить, а вы переоденьтесь пока, чтобы ваша одежда к утру просохла.
Утром, увидев сохнувшую во дворе простиранную одежду, заглянула в дом Ченгелиевых Мара, сестра Ивана, которая заботилась о нем все те годы, что он жил в Софии. Встретив во дворе мать, она испуганно спросила:
— Когда он пришел?
— Этой ночью, пробираются в село Пирне.
Весь день 20 мая тетушка Каля не выходила из дома — ей хотелось побыть с Иваном. Она прислушивалась к разговорам, то радостным, то тревожным, а глаза ее постоянно искали сына. Как сильно он изменился, повзрослел, на лице появились первые морщинки. Но волосы по-прежнему были густыми и черными, вот только виски уже тронула седина.
— Окружной комитет РМС, — проинформировал своих товарищей секретарь околийского комитета, — поручил нам отыскать надежное место для организации подпольной типографии.
— Раз необходимо, — не задумываясь откликнулся Иван, — найдем такое место.
— Где? — поинтересовались члены комитета.
— Например, у нас дома. Оборудуем тайник во дворе под собачьей будкой. По крайней мере будет надежный сторож.
— Но как скрыть все это от твоей матери? — спросил секретарь.
— А зачем скрывать, мама будет нам самым верным помощником.
Вскоре тайник был выкопан и оборудован под типографию. Товарищи из окружного комитета доставили технику, и в январе 1935 года типография «Крум Делчев» начала работу. Часть отпечатанных прокламаций распространялась в городе, остальные переправлялись в окружной центр. В опасной работе Ивану и его товарищам помогали тетушка Каля и все члены семьи Ченгелиевых. Затем произошел крупный провал. Были арестованы многие ремсистские активисты из Бургаса и Айтоса. Иван был приговорен к шести годам лишения свободы, три с половиной из которых он провел в Бургасской, Хасковской, Пловдивской и Сливенской тюрьмах. Выйдя на свободу, он очень недолго пробыл в родном городе, а затем уехал в столицу, чтобы целиком посвятить себя деятельности профессионального революционера. В Софии товарищи — бывшие политические заключенные — привлекли Ивана к активному участию в подпольной работе. Не знала в те годы тетушка Каля, какой вклад в победу над фашизмом внес ее сын, потому что он никогда не рассказывал об этом. С нетерпением ждала она вестей об Иване от своей Мары, радовалась, что он жив и здоров, и молилась, чтобы ничего плохого с ним не случилось. Даже боевые друзья Ивана не знали всего о его многолетней революционной деятельности, потому что одним он был известен под именем Коленце, другим как Коле, третьим как Колца, четвертым как Ламбо… Мало кто знал, что настоящее имя этого мужественного борца Иван Ченгелиев. Партийные и ремсистские активисты из полка связи и училища телеграфистов в Софии, с которыми он работал в 1941 году, запомнили его как представителя военной комиссии при окружном комитете партии в столице. Многим соратникам по борьбе его имя стало известно лишь во время судебного процесса, на котором Иван был заочно приговорен к смертной казни. Немало его друзей из боевых групп партии в Софии даже после победы еще долго пытались выяснить что-либо о его судьбе. Одни еще тогда узнали, что он погиб в родном краю, другие позднее увидели его фотографии, опубликованные в газетах и альбомах, и вспомнили о давних тревожных днях и товарищах по борьбе…
— Как не помнить, конечно, я прекрасно помню Коленце, — начал свой рассказ Марин Ницов, боевой товарищ Ивана Ченгелиева. — Подпольная работа свела нас в марте сорок третьего. Организовавший нашу встречу товарищ предупредил, что человек, с которым мне предстояло выполнить целый ряд ответственных заданий, заочно приговорен к смертной казни. Еще в апреле мы провели первую операцию. Необходимо было ликвидировать одного опасного полицейского агента. Я и еще один член боевой группы, которого все мы знали как Мишо — его настоящее имя не известно мне до сих пор, — пришли на квартиру агента. Коленце ждал нас на улице. Мы выполнили задачу и двинулись по направлению к речке Сливница. «Ты почему выстрелил только один раз?» — поинтересовался Коленце у Мишо. «Заело гильзу, так что я теперь без оружия», — ответил тот. Уловив тревогу в голосе товарища, Коленце сказал: «Пока ты с нами, тебе нечего бояться. Будем все вместе прорываться из блокированного района. — Затем он распахнул плащ и добавил: — Посмотри, какое оружие я прихватил». Увидев пистолет и гранату, Мишо немного успокоился. На мосту дежурили полицейский и несколько штатских агентов, но отступать нам было некуда. Мы приготовились к худшему, крепко сжали в руках пистолеты и двинулись прямо на них. Однако штатские агенты как по команде вытащили руки из карманов и принялись смотреть куда-то в сторону. Полицейский же, заложив руки за спину, уставился себе под ноги. Мы быстро проскочили мимо них, в любую минуту готовые вступить в бой. Миновав мост, мы с Мишо бросились бежать по спускавшейся к реке улице, Коленце прикрывал нас сзади. Затем и он догнал нас.