Золотая баба
Шрифт:
Но огненное действо длилось недолго. Пожар ушел дальше, оставив у себя в тылу обугленные колонны, черную землю, россыпи углей и завалы тлеющих валежин, от которых поднимались густые струи дыма.
Когда Иван и Алпа выбрались из воды, первым, что они увидели, были останки ружья и груда пепла на месте пестеря. Вогул ткнул ичигом эту жалкую кучку, она беззвучно распалась, обнажив кусок металла. Алпа наклонился, поднял топор без топорища. Встретился глазами с Иваном. Тот только вздохнул виновато. Потом отвязал от кушака ставшую ненужной пороховницу и бросил в бочаг.
Пауль,
Несколько вогулов беспрерывно сновали между юртами, и землянками: один устраивал треногу из бревен, к которой затем подвесил большой медный котел, другой подносил из тайги широкие свитки бересты, третий сооружал из тесин невысокий помост подле кедра. Коренастый чернявый мужик в красной рубахе бросался подсоблять всем по очереди. И только двое вели себя степенно - тот, кто стоял у двери обширной полуземлянки с берестяной крышей, украшенной оленьими рогами, и тот, что расхаживал вдоль опушки тайги, окружавшей пауль. Оба они были до зубов вооружены - на поясе колчан и нож, за плечом лук, в руке короткое копье. Изредка из покрытого оленьими шкурами чума появлялся шаман. Отдавал короткие указания и вновь скрывался за меховой полостью.
Иван и Алпа, наблюдавшие за поселком, из зарослей малины на склоне холма, переговаривались вполголоса, то и дело опасливо озирались по сторонам.
– Праздник, говоришь?
– задумчиво сказал Иван.
– А чего им праздновать - что нас зажарили?
– Похоже, медвежья пляска будет. Вон порылитыхор как убрали - и дров наготовили, и котел принесли...
– Порыли... чего?
– Священное место, значит, - с некоторой обидой пояснил Алпа.
– Здесь собираются...
Вогул не договорил. Тело его напряглось, словно перед прыжком, в глазах появилось какое-то странное выражение - боль и радость вместе. Проследив за взглядом Алпы, Иван увидел, как из небольшой избушки на краю пауля вышла невысокая девушка в широком ярко-синем платье, расшитом красными узорами. Волосы ее были заплетены в две толстых косы, унизанных бляхами, кольцами, убранных разноцветными лентами.
Некоторое время побратимы молча наблюдали за обитательницей пауля. Она неутомимо носилась по всему стойбищу - то от юрты к камельку, где на воткнутых в землю прутьях пеклись лепешки, то взлетала по ступенькам, вырубленным в бревне, к устроенному высоко над землей лабазу, то спешила с берестяными ведрами к реке. А едва выдавалась свободная минута, она присаживалась на пороге избушки и быстрыми стежками сшивала оленьи шкуры.
– Добрая хозяйка будет, - наконец заметил Иван.
Вогул покраснел, словно
Когда девушка в очередной раз направилась к амбару, ближе всех стоявшему к месту, где прятались побратимы, Алпа неожиданно издал трескучий горловой звук. Помолчал несколько секунд и снова застрекотал.
Девушка замерла на лестнице, прислоненной к амбару, потом с какими-то неловкими, суетливыми движениями стала доставать припасы. Со всех ног бросилась к камельку, сложила возле него добро, взятое из амбара. Потом ненадолго скрылась в маленькой избушке на краю пауля. Выйдя оттуда в шали и с туеском в руке, она что-то сказала вооруженному вогулу, мерявшему шагами опушку, и скрылась в лесу.
Когда среди стволов бора, подходившего к малиннику, замелькало синее платье, Алпа опять негромко прокричал кедровкой. Сказал, не глядя на Ивана:
– Подожди. Я быстро.
И, пригнувшись, нырнул под полог ветвей, пестревших крупными ягодами.
Они появились совершенно бесшумно. Иван даже вздрогнул, когда перед ним возникло девичье лицо, обрамленное цветастой шалью. Алпа, шедший следом, с затаенной гордостью сказал:
– Вот, это Пилай...
– А меня Ивашкой зовут, - молодой человек во все глаза смотрел на возлюбленную побратима, а та, напротив, отводила взгляд.
– Да ты не робей...
– Она и не боится, - ответил за нее Алпа.
– Просто нрав такой.
Как бы подтверждая его слова, Пилай быстро заговорила, избегая, однако, смотреть на Ивана.
– Нельзя вам здесь... Если ветер изменится, на пауль понесет - сразу собаки учуют...
Иван беспомощно развел руками.
– Нам деваться некуда. Мы ведь не за здорово живешь пришли...
– Да я уж сказывал ей, - вмешался Алпа.
– А она свое...
– Завтра много гостей будет: шаманы с Пелыма, с Сосьвы... По тайге ходить станут, набредут...
– А что за сборище такое?
– Медведя убили.
Иван и Алпа надолго задумались. Пилай решилась прервать молчание.
– Надо вам, однако, в мань-кол схорониться...
– Замолчи!
– чуть не закричал Алпа.
На лице его был написан неподдельный ужас.
Иван недоуменно воззрился на товарища, потом спросил:
– Чего благуешь?
– Грех... грех... Нуми-Торум накажет...
– побелевшими губами шептал Алпа.
– Вон видишь, на краю пауля самая маленькая избушка, - сказала Пилай, впервые прямо взглянув на Ивана.
– Это и есть мань-кол - бабий дом...
– Нельзя мужикам в мань-кол!
– прервал ее Алпа.
– Даже шаман туда войти не смеет. Грех великий. Убьет Нуми-Торум.
– А это еще кто?
– с подчеркнутым спокойствием узнал Иван.
– О-очень большой бог, - почтительно закатив глаза, отвечал вогул. Са-амый большой...
– А как же тот... за народом смотрящий мужик?
– И тот большой, и этот большой. Нуми-Торум, однако, главнее...
– Морока с вами. У нас просто: один всех выше...
Иван сидел на чурбачке возле чувала, смотрел, как огонь лижет закопченные бока котелка. И, не оборачиваясь к побратиму, ничком лежавшему на нарах, вполголоса говорил: