Золотая баба
Шрифт:
– Я буду думать... Я завтра скажу тебе...
Приотворив дверь, Тихон прошмыгнул в кабинет управителя. Тот даже головы не поднял. Остановившимся взглядом он смотрел на свои полусжатые кулаки, лежавшие перед ним на столе. Что-то бесформенное, старческое появилось в его ссутулившейся спине, в опущенных плечах.
– Звали-с?
– нарушил тишину приказчик.
– Скажи, Тихон, - нетвердым голосом проговорил немец.
– Что на свете всего важнее?
– Так это ведь... как кому, - с
– Если, примерно, нашему брату, так начальство богопоставленное почитать...
На лице Фогеля появилось выражение досады. Он стукнул по столу своим вялым кулаком и поднялся:
– Самое главное! Что самое главное?! Богатство? Власть? Любовь женская? Что?
– А-а, это-то?.. Тут, Карла Иваныч, по моему разумению, и рядить нечего. Как говорят, крякнешь да денежкой брякнешь - все у тебя будет.
Управитель вышел из-за стола и, покачиваясь, тяжело прошествовал к Тихону. Заговорил, размахивая рукой перед носом приказчика:
– Эта пословица обманывает - здоровье не купишь. Любовь не купишь.
– Не знаю, как насчет здоровья. А касательно любви... Опять же пословка есть: были бы побрякунчики, будут и поплясунчики.
– Какие побрякунчики?
– пьяно изумился Фогель.
– А вот эти, - Тихон с радостной улыбкой постукал себя по карману.
Звон монет словно бы несколько отрезвил немца. Он мотнул головой в сторону входа:
– Уйди!
Когда за Тихоном закрылась дверь, Фогель постоял, потерянно озираясь. Нетвердыми шагами прошествовал к клавикорду. Взял с крышки инструмента миниатюру, уставился на портрет налитыми кровью глазами. И вдруг что есть силы хватил его о паркет.
* * *
– Здесь, - сказал Иван, указывая на кучу молодых березок с подвянувшей листвой. И, оглянувшись на управителя, стал отбрасывать деревца в сторону.
Фогель стоял, сложив руки на груди, и ждал. На нем был мундир горного офицера, ботфорты и треуголка. За поясом торчали два пистолета с простыми деревянными рукоятками. На мрачном лице его застыло недоверчивое выражение. Однако, когда среди листвы мелькнули очертания золотой статуи, он весь подался вперед, на щеках выступили багровые пятна. Рука его метнулась к пистолету.
И тут же откуда-то сверху раздался короткий свист. Фогель вскинул голову. На толстой ветви кедра сидел, свесив ноги в ичигах, Алпа. В руке он держал длинный шест с привязанным к нему ножом. Лезвие было направлено на немца.
Вогул укоризненно покачал головой. Не в силах вымолвить ни слова, управитель снял треуголку, трясущимися пальцами достал из-за подклада свернутый лист.
Иван взял бумагу, внимательно прочел, осмотрел подпись и печать. Сунул за пазуху и произнес, обращаясь то ли к Фогелю, то ли к Золотой Бабе:
– Счастливо
На берегу лесного ручья сидели Воюпта, Жиляй и несколько вогулов в охотничьей одежде. Все были вооружены луками и копьями. Старый шаман выжидающе поглядывал в сторону бора, тянувшегося вдоль ручья, и по временам чуть запрокидывал голову набок, явно прислушиваясь к отдаленным звукам, напоминавшим потрескивание углей.
Из глубины чащи неслышно появился еще один вогул. Подошел к Воюпте и почтительно доложил:
– Солдаты там. Большой лодка построили. Весла рубят...
Лицо шамана напряглось. Глаза сузились. В его облике появилось что-то хищное - как зверь, учуявший добычу, он жадно вслушивался в цоканье далеких топоров. Медленно сказал:
– Однако, идти нада. С один сторона и с другой сторона.
Оглядел свое воинство.
– Ты, ты, ты... и ты - вокруг идите.
Встал, жестом поманив за собой остальных.
Едва сделали несколько десятков шагов по тайге, шаман вдруг остановился, стал смятенно озираться. Следовавшие за ним вогулы встали, недоуменно глядя на Воюпту.
– Рущ! Рущ!
– восклицал старик.
Вернулся назад к ручью, кинулся в одну сторону, в другую. Обескураженно глядя на темную стену бора, с болью проговорил:
– Эй, рущ! Собака пополам рубил, между половинка ходил...
На берегу, усеянном стружками и обрубками бревен, шли приготовления к отплытию. Несколько солдат в синих мундирах увязывали узлы, один из них под руководством Фогеля, распоряжавшегося с берега, устанавливал вырубленные из цельного бревна рулевые весла. Потом сошел с барки и принялся помогать остальным.
Вдруг из кустов тальника, нависавших с яра над полосой гальки, скатилась фигура в красной рубахе.
– Карла Иваныч! Господин управитель, помилуй многогрешного!
Жиляй повалился у ног Фогеля, обняв его сапоги.
Немец с оторопью глядел на кудлатую голову цыгана. В волосах застряли мелкие ветки, трава, какие-то перья. Под замызганной рубахой обозначились острые лопатки, выпирал хребет.
– Ты... ты откуда?..
– От басурманов сбежал, Карла Иваныч. Сюда они идут, вас повоевать хотят.
Сведя брови у переносья, Фогель оглядел берег.
– Ладно, потом с тобой разберусь. Неси вон тот узел в барку.
Когда Григорий оказался на борту судна, ему бросился в глаза продолговатый предмет, обмотанный грубой тканью, лежавший под мачтой. Цыган оглянулся на Фогеля и солдат: они были заняты увязкой последних тюков.
Улучив момент, Жиляй полоснул по мешковине ножом и раздвинул образовавшуюся прореху. На мгновение замер, потом резко сдвинул края ткани. Прошелся по барке, как-то лихорадочно потирая руки и покусывая губу.