Золотая бабушка
Шрифт:
На припеве я уже покорила собственный Эверест. Мне не страшно, я в потоке. Я плыву по течению. Я и есть течение. Моё нутро раздирается по кускам и сливается со всем миром, что окружает меня. Мой мир становится единой любовью и даёт жизнь всему остальному. Рождаются цветы, птицы, паучки, все мяукающие и гавкающие. Рождаются звёзды и солнце. Рождаются люди».
Как же трудно мне даются эти лирические отступления…
Хочу снова заметить, как преобразился на сцене Толик. Это был остроумный и обаятельный парень, который пел так, словно лично тебе признавался в любви. Образ разительно отличался от настоящего Толика — от вспыльчивого и одновременно робкого парниши. Позже я спросила его: почему с ним происходит такая перемена на сцене? И он сказал то, что
Глубоко, согласитесь. Я от него такого не ожидала. Впрочем, и когда он выходил на сцену, я не ожидала, что зеваки хлынут к музыкантам поближе и всего за 10 минут станут их поклонниками.
Любовь Михална сидела за столиком в одиночестве, когда вся толпа щемилась у сцены. Женщина улыбалась. И её улыбка подействовала как свет на мотылька. И этим мотыльком стал мой отец. Он присел рядом с женщиной — от него снова повеяло приставучим запахом ромашкового финского мыла.
Кислый остановился в городе, потому что местный музей приобрел его новую работу, нужно было уладить пару вопросов. Буквально за день до приезда Любови Михалны он был у Лёли: заехал, попил чай, подарил скатерть. Намекнул, что видел Любочку, но поговорить об этом по душам — не решился. И теперь он тут. Хотел поужинать. Он любил этот ресторан, мне же его когда-то показал. Как оказалось — не зря.
— Что… думаешь станут знамениты? — спросил Кислый Любовь Михалну.
— Я ещё не ошибалась, Скульптор. Они талантливы. Талант найдёт дорогу.
— Твои дети?
— Можно сказать внуки.
— Ты слишком молода, чтобы иметь таких взрослых внуков.
— Ой, Скульптор, давай без этих льстивых речей. Я старая, и ты старый. Будем честными.
Кислый развёл руками.
— Я всегда был старым.
— Это правда, — усмехнулась Любовь Михална. — Ты родился старым.
Женщина не смотрела на свою первую любовь. А вот Скульптор пожирал глазами Любочку. Он почти не моргал. Честно, он даже не верил, что это действительно она, а не галлюцинации. Внутри него что-то забурлило, как в прежние молодые годы: захотелось зарыться в её волосы, поцеловать в ухо. А казалось, что волна возбуждения уже давно прошла и забыта. Слишком он был стар и уныл к жизни. Не говоря уже о том, что было странным находить пожилую женщину такой привлекательной. Привлекательнее даже, чем та двадцатилетка, которая прыгала в топе без лифчика недалеко от столика.
— Как ты? — Кислый даже растерялся. Ему хотелось продолжить общение.
— Как подгоревшая картошка на сковородке — скоро превращусь в пепел.
— Все там будем. А ты… — Кислый неловко прокашлялся. — Замужем?
Любовь Михална наконец одарила его взглядом, но ничего хорошего это не предвещало: взгляд был острым, как нож.
— Может, и замужем, — строго сказала женщина и продолжала внимательно смотреть на Кислого.
Его совсем уж бросило в жар. Потерял хватку за годы: так привык к подобострастному общению. Он же был настоящей легендой искусства. Великий Кислый. Да он ворота делал Храму Христа Спасителя! А тут на него смотрят так, словно он сдающий экзамены первокурсник. Да и говорила Любовь Михална лениво, как общаются с надоевшими ухажёрами. Любочка всегда была грубоватой. Но сейчас стала ещё и самоуверенная. Какая разница, что думают о твоей личности люди, когда ты одной ногой в гробу. Старики больше думают о том, что скажу об их семье. Но семья, за которую Любови Михалне было стыдно, была далеко.
— А я уже подумал, что наша встреча — это судьба, — Кислый раскаянно улыбнулся, Любовь Михална тоскливо опустила глаза.
— Скорее уж шутка. Чья-то неуместная шутка.
Скульптор не стал больше надоедать Любови Михалне — откланялся. Женщине стало совсем уж грустно на сердце. Да ей хотелось поговорить. Нет, она вдова уже довольно давно. Но что там… помнишь, как молоды, как горячи и безрассудны мы были?
Толик подошёл к Любови Михалне, как будто что-то почувствовал, а может был просто благодарен за неожиданно организованный концерт. Парень наклонился к женщине и обнял. Витася поступил так же. Можно было подумать, что они втроем близкие родственники.
Ребята подбросили меня до дома. У отца была дача по соседству, на которой, впрочем, он не был со дня моего совершеннолетия, чаще оставаясь с Лёлей, чем со мной. Мы расцеловались с Любовью Михалной на прощание. Она сказала, что мечтала бы о такой прекрасной невестке. А я подумала, что мечтала бы о такой маме. Но говорить вслух об этом не стала.
Воспоминания: Танцы с «Машиной времени»
Нинка строчила на швейной машинке, как сумасшедшая белка, пока Люба аккуратно пришивала цветные бретельки к платью. Работа требовала особенной внимательности, потому что наряд, который Люба получила в наследство то ли от бабушки, то ли от прабабушки, казался опасно ветхим. Впрочем, ерунда. Платье было, что надо! Жаль, Люба этого не понимала.
— Если оно развалится прямо на мне? Или Скульптор вообще засмеёт меня?
— Да чего за ерунду ты придумала?! — вскипела Нина. — С чего оно должно развалиться? Ты видела, какая ткань хорошая? Такая должна ещё сто лет прослужить. Да и красиво же, ну. Кра-си-во.
Подруга говорила искренне — Люба это понимала, но внутренняя тревога не отпускала. Плохие мысли сами лезли в голову, потому что сегодня она увидится со Скульптором… И это свидание. Настоящее такое, как бывает у взрослых. Тьфу ты. Она же сама взрослая. Люба никак не могла к этому привыкнуть.
Так вот свидание — это вам не товарищеские прогулки по парку. Это ведь признание, что девушка нравится молодому человеку. А Любе… Любе так он нравился. Она не могла насытиться общением с Пашкой. Она бежала в Академию чуть только первый солнечный лучик касался ночного неба. В самом же Репина девушка жадно искала глазами Пашку, цеплялась за большие спины и впивалась взглядом. Ей хотелось говорить-говорить-говорить. Смеяться-смеяться-смеяться. Улыбаться… Один раз только потому что Пашка улыбался в ответ, а там уже всё — потеряли девку.
Но сильные чувства сопровождались резким падением самооценки. Никогда раньше Люба не ощущала такую неуверенность в себе. Ей всё казалось не так: маленькие глаза, непослушные волосы, высокий рост и эти ляжки… Будь прокляты эти взбитые ляжки! Нинка сочувственно качала головой. Уж она-то знала, что такое комплексы, потому что каждый месяц влюблялась в нового парня. И эта влюбчивость не давала Нинке передышки от раздувания в голове собственных недостатков.
Сейчас подруги перешивали платье, которое мама отдала Любочке перед отъездом. Это была единственная нарядная вещь в гардеробе начинающей художницы. Обычно она носила самые простые платья, рубашки, брюки, предпочитая комфорт и натуральные ткани. Но не пойдёшь же на танцы в уродливой хлопковой юбке, когда ты и сама уродина (как считает любая юная и влюблённая барышня). В общем, перешивали бабкино платье на современный лад. Должно было выйти красиво и самобытно. Нина предлагала свои наряды, но Люба посчитала неправильным таскать вещи подруги. Словно если Пашке понравится наряд, то ему понравится Нина, а не Люба. Страшно, ой, так страшно не понравиться Пашке.
***
Очень удобно дружить с талантливым художником, а если это ещё и скульптор, то приятнее вдвойне. Пашку приглашали на все самые интересные мероприятия. Обычно он отказывался, но сейчас… Эх, это всё Нина. Уболтала Пашку позвать Любу на танцы. Сказала, что он ей голову заморочил: то ли друзья они, то ли не друзья. А танцы — сами собой скажут о чувствах парня. Сам Пашка и не думал об этом. Он же знал, как внутри всё трепещет, когда думает о Любе. Она-то почему не знает? Неужели эта толкучка и дрыганье филейными частями под «брыньк-брыньк» скажет что-то больше, чем глаза, наполненные восхищением?