Золотая бабушка
Шрифт:
— Ты кокетничаешь? Нашёл время, — Любовь Михална не смогла сдержать улыбки.
— Будет тебе. Как будто старика способна напугать смерть. Это такая глупость, — Кислый положил руку на постель Любови Михалны, коснувшись укрытого одеялом бедра. Женщина вздрогнула от такой близости. — Пусть мне остался ещё день. Или ещё два. Я бы всё равно их потратил на то, чтобы узнать тебя, несмотря на твой скверный характер, как сама говоришь. Я не буду ни о чём просить и ни в чём убеждать. Это ведь твоя жизнь. Но стоит ли её заканчивать, если наконец есть за что держаться.
— За тебя, что ли? — Любовь Михална
— Хорошо бы было, — Кислый мечтательно закатил глаза. — Хотя есть не только я, — он перевёл взгляд на дверь.
— Да разве ж я нужна чужим детям.
— Не бывает чужих детей.
— Начались какие-то христианские проповеди.
Пусть женщина и брюзжала на Кислого, но чувствовала, что он был прав. На пороге в другой мир (безусловно, в ад) Любовь Михална чувствовала все ниточки, связывающие людей со всего света. И это была любовь — слово в голове звучало громогласнее и важнее собственного имени. Она очень любила и Толика, и меня, и Витасю. И Кислого она любила. Очень любила, но отчаянно отрекалась именно от него.
Послышался резкий хлопок двери. В палату буквально ворвался Иван. Любовь Михална охнула и даже не поверила своим глазам.
— Мама… — прошептал сын.
— Ив… Ваня… — также тихо ответила она.
— Здрасьте, — вошла и невестка, брезгливо поморщив нос. — Фу, дыра.
А за ней показалась и кучерявая голова внука. Любовь Михална на секунду встрепенулась и занервничала. Не хотелось показывать ребёнку больницу и умирающую бабушку. Дети должны бегать на улице, резвиться и не думать о таких вещах. Но когда Любовь Михална взглянула в холодные глаза мальчика, то размякла: его совершенно не волновали ни болезнь, ни смерть. Он был пугающе равнодушен.
Впрочем, он не далеко ушёл от своей матери. Потреблудка взглянула на металлический штатив для капельницы. Найдя себя в отражении, она поправила слегка размазавшуюся малиновую помаду. Выглядело это так неуместно, что мы с Толиком многозначительно переглянулись.
— Там врачи сказали, что вы от операции отказались. Ну, ваше право, Любовь Михална, — потреблудка делано вздохнула. — Но в любом случае, нужно побеспокоиться о семье. Знаете, там, уход вам обеспечить хороший. На это деньги нужны.
Любовь Михална прекрасно понимала, к чему ведёт невестка, но намеренно молчала, вынуждая потреблудку прямо сказать о своих желаниях. Невестка сдалась быстро и без ненужного стеснения попросила акций свекрови «на всякий случай». Дескать, ладно смерть. Но если свалиться такое несчастье, как немощность? Что же тогда делать? Памперсы такие дорогие сейчас. Как только Толика услышал это, то мгновенно вскипел. Он начал брызгать слюной во все стороны и кричать о морали, о семейных узах и чести. Он обзывал блондинку, сочетая красивые прилагательные (бездуховная, вульгарная, заблудшая) с такими существительными, которые мне не хочется даже вслух произносить. Он очень напоминал Любовь Михалну, когда она злилась, даже лицо словно приобрело те же азиатские черты. Это заставило улыбнуться женщину, хотя настроение было совсем не радостное. Она перевела тяжёлый взгляд на Ивана — он был неподвижен, как статуя, глядел в одну точку. Даже грудь не вздымалась от дыхания.
Смекнув,
— Да на кой чёрт вам эти акции, — кричала невестка Любови Михалне. — У нас семья, нам нужнее, а вы всё равно кокнетесь. И кто заберёт эти деньги? Эти чужие люди? А мы не чужие! Мы столько лет жили с вами! Ухаживали! И что нам… Ничего не достанется?!
— Да это вы довели её до такого состояния! — орал Толик в ответ. — Она там гнила вместе с вами! А вы плевать хотели! Строите тут из себя! Деньги вымогаете! Да вы и мизинца её не стоите.
Больше Любовь Михална не слышала ругани. Они остались с Иваном в палате вдвоём. Вот и настал тот самый момент, когда наконец нужно было поговорить. Когда следовало сказать те самые важные предсмертные слова сыну. Но, увлекшись рисованием и событиями последнего месяца, Любовь Михална так и не придумала впечатляющую речь. Она не знала, какое дать напутствие сыну, связь с которым была потеряна почти с самого его рождения. Кажется, с первого дня появления на свет Ивана Любовь Михална только смотрела, бесконечно смотрела и молчала. Страшнее всего было навредить. Но и так навредила.
— Ива… Ваня, — неловко начала она, — в своей жизни я сделала много дурного, особенно в отношении тебя. Но самым худшим оказалось бездействие. Я уже стара. В любой момент может что-то пойти не так, и я умру. А тебе жить ещё много и, значит, страдать много, стыдиться ещё больше.
— Мама, зачем ты… Прекрати. Соглашайся на операцию сейчас. Тебя можно будет спасти. Не говори так, словно ты уже… — Иван прикусил губу.
— Ладно тебе, — Любовь Михална через боль улыбнулась. — Я была плохой матерью, плохой бабушкой. Да и человек из меня не очень. Никому не будет хуже, если я умру.
— Мам, борись за жизнь. Не умирай, прошу тебя. У нас были сложные отношения, но… — Иван захлёбывался чувствами и положил голову на кровать, потому что сдерживать поток слёз становилось всё труднее. Особенно тяжело смотреть в глаза матери, с которой за столько лет жизни впервые состоялся откровенный разговор. — И ты прости меня, я много ошибался. Я ведь тоже не был хорошим сыном. Меня не за что любить, я это понимаю.
— Ваня, детей любят не за что-то. И я тебя люблю, просто потому что ты мой сын. И боюсь тебя поэтому. Ведь ты — отражение меня.
— Я тоже люблю тебя, мам… — Иван хотел ещё что-то сказать, но Любовь Михална его прервала.
— Давай не будем, — женщина погладила сына по голове. — Я, конечно, умираю, но не настолько, чтобы мы сейчас продолжали разводить эти сопли. Не могу я уже больше… Ты же знаешь, что это не в моём характере.
Иван кивнул поцеловал руку матери, ему стало очень печально: возможно, слишком поздно они сделали шаг навстречу друг другу. Он много расстраивался из-за матери. Много злился. Иногда у него в голове даже проскакивала мысль, что лучше бы умерла она, а не папа. Сейчас из-за этого глупого мимолётного желания жгло в груди. Ивану страшно не хотелось, чтобы мама, пусть далеко не самая лучшая на свете, покинула его навсегда.