Золотая бабушка
Шрифт:
— Она умерла, когда мне было семь
На этой фразе я начала кашлять. Всё это время я наперебой рассказывала о своих глупых семейный проблемах, а Толик ни разу не упоминал о собственных родителях и прошлой жизни.
— Извини, мне неловко. Я, оказывается, ничего о тебе не знаю… Даже не интересовалась.
— Да брось ты, — Толик отмахнулся. — Дело былое, нечего мне рассказывать. Ну, жил в маленьком холодном городе. Мама у меня была хорошая, но много болела, так что её смерть не то чтобы стала внезапной.
— Думаю, для семилетнего мальчика всё же смерть — неожиданное
Толик остановился и уставился на воду, тяжело падающую на дно раковины.
— Я никогда не задумывался о том, что она умерла. Нет у меня внутри этого осознания. Для меня мама везде, потому что я живу по её правилам. Тем немногим правилам, о которых она успела мне рассказать. Да и давно это было.
— Твоя мама пела?
— Очень красиво, насколько я помню. Моя мама была музыкой. А почему ты об этом спрашиваешь?
— Откуда-то должна была взяться такая большая любовь к музыке.
Толик только пожал плечами.
— Если ты о генетической памяти, то я в это не верю. У тебя кто-то писал рассказы или стихи в семье?
— Нет, — вздохнула я. — Одни художники.
— Ну, вот. Почему ты тогда пишешь?
— Но я не пишу.
— Ой, — парень отмахнулся, — дело времени.
— А что с папой? Он ещё жив? — попыталась сменить тему.
— Не знаю и знать не хочу, — отрезал Толик, ему не очень хотелось разговаривать о давно минувших временах. — Что насчёт тебя? Ты очень упорно пытаешься привлечь внимание отца, ты всё время о нём говоришь, буквально бежишь по его следам. Я этого не понимаю. Мне это кажется странным.
Я хмыкнула. В чём-то Толик был прав и наши отношения с Кислыми были странными. Точнее, не могу сказать, что у нас вообще были какие-то отношения.
— Мне всё время кажется, что он ко мне холоден. А я невыносимо хочу заполучить его внимания, одобрения и признания. Ты знаешь, — я замялась, — мой папа гений. И его гениальность преследует меня всю жизнь. Все обращались ко мне с почтением и уважением, просто потому что я «дочка того самого Кислого». И я очень гордилась. Мне хотелось всем показывать, что я «дочка того самого Кислого», но вот он не обращался со мной, как с близким человеком. Он проводил больше времени со своими скульптурами, учениками и моделями. Мне всё время казалось, что я недостаточно хорошая дочь. Иначе почему он выбирает не меня?
— Это ведь никак не связано.
— Что?
— Ты — это ты. Скульптуры — это скульптуры. Он никого не выбирал, — Толик домыл посуду и присел на корточки возле моих коленей. — Это ты себя не любишь, а не он, — парень погладил мою руку. — Позволь себе расслабиться. Пиши, пусть это будет несовершенно. Тебе же нравится писать. Ты так вечно будешь это откладывать до момента, когда «я стану лучше, умнее или талантливее». Будь несовершенной. И позволь Кислому любить тебя, потому что ты — это ты, а не за жизнь с положительными отметками и художественные способности.
Мимо пробегал таракан. Он замер и, подергивая усиками, принялся рассматривать нас. Но мы оказались таким большими, что он быстро всё понял: надо драпать, иначе мало ли чего эти гиганты учудят. Я чувствовала себя, как этот таракан, и бежала
— Это невозможно. Просто начать писать роман невозможно, — тяжело выдохнула я.
— Раз невозможно здесь, тогда идём в другое место.
— Я не об этом же…
Толик потянул меня прочь из коммуналки. Бомж, который лежал в ванной, бормотал во сне, и его бас эхом разносился по всему коридору. Забавно, я не знаю, кто из нас свободнее: я или он.
Уже стемнело и на петербургских улицах стояла слишком непривычная тишина. Всех разогнали, а нарушителей уже принимали где-то в отделениях. Мы топали по брусчатке и вздрагивали от собственных шагов. Но от этого было не страшно, а приятно: волнение щекотало нутро. Я люблю такой Питер, потому что так он раскрывает полностью свою сущность: он не только балагур и ночной хулиган, он может быть тихим и нежным, он может быть пугающим. Так что ему не нужны люди, чтобы быть по-настоящему наполненным. Город-человек. Честно говоря, он тоньше и многограннее большинства людей.
Толик привёл меня на пляж, мы сели на песок, и парень довольно снял обувь. Вытянув ноги, он расплылся в блаженной улыбке.
— Не то чтобы я верил в места силы, но мне кажется, что есть такие локации, где можно решиться на любые безумства. Нужно лишь найти.
— Думаешь, вот оно?
Я оглядела пустынный берег. Впереди не было видно ничего, хотя я знала, как это место выглядит при свете. И ещё лучше знала, что находится позади меня: шпили, камни, вековая история, шумная дорога. Я отлично ориентировалась тут, но когда смотришь в эту непроглядную темень — ощущается совершенно по-другому. Перевела взгляд на Толика — он смотрел на небо.
— Не знаю. Но если никуда не ходить, то ничего и не найдёшь, — парень потёр лоб. — Жаль нет звёзд.
А мне это было неважно. Иногда дело не в облаках, луне или звёздах. Чувства нахлынули разом. Как же я раньше не понимала, что люблю ночную воду, что морской воздух бодрит мне дух, что темнота необъятна, и ты в этой темноте — полный дурак.
Кажется, я наконец поняла, что Толик имел ввиду в ресторане. Он хотел сказать мне о своих чувствах. О том, что видит меня везде.
— Знаешь, кто ты?
— Кто?
— Ты — весь этот пляж.
И, посмеявшись, я разделась до нижнего белья и побежала в воду. Он не успел отреагировать. А я бежала по песку, который щекотал пятки и хохотала. Парень смотрел на меня недолго: он поддался порыву и побежал за мной. Скинув по пути к воде штаны и футболку, Толик схватил меня. Его руки были бархатными, а дыхание таким тёплым, что я сама потянулась и поцеловала его.
Наверное, мы могли утонуть в тот вечер, потому что это было так глупо. Кто бы ещё додумался плавать в темноте в водах Питера? Мало ли какой труп там найдёшь. Забавно, что в такой романтичный момент, мы оба приняли волну за тело мертвяка, но ничего друг другу не сказали. Да, чёрт бы с этими питерскими проблемами. У нас тут любовь. Нам тут не до депрессии и всяких стариков с женскими кистями в рюкзаках.