Золотая чаша
Шрифт:
Омнибус остановился на Вашингтон-сквер. Вместе с немногими оставшимися пассажирами она вышла под лучи уже клонящегося к горизонту солнца. Пару минут она стояла под золотисто-зеленой листвой, обдумывая одну идею, ставшую в ее представлении такой же осязаемой, как предмет, который держишь в руках. Посмотрела на восток в сторону дома. Нужно идти домой. Но она должна знать…
Наконец, решение было принято, и она быстрым уверенным шагом пошла в противоположную от дома сторону.
Она не предполагала, что это произойдет именно
Но они оказались наедине, и случилось то, к чему она, хотя и неопытная и невинная, стремилась со всей силой молодой страсти.
Он открывает дверь, на лице появляется удивленное выражение. Внезапно она приходит в ужас от собственной смелости, но поворачивать назад уже поздно.
Он работал; через открытую дверь видно пламя горелки.
– Я помешала, – говорит она.
– Нет, нет, я как раз заканчивал и собирался идти наверх.
Он выключает горелку. Они стоят, глядя друг на друга, затем он спрашивает:
– Ты поднимешься ко мне?
Наверху он открывает дверь и отступает, пропуская ее вперед. Здесь он живет.
Первое, что бросается ей в глаза – это кровать, неубранная кровать. Она отводит взгляд, но комната такая маленькая, что кровать все равно оказывается в поле зрения. Между кроватью и большим уродливым пианино едва можно пройти. Стул завален одеждой. Он убирает одежду, под ней обнаруживается стопка книг. Он стоит, держа в руках и одежду и книги, отыскивая глазами место, куда бы их положить. Места не находится, и он снова кладет их на стул. Извиняется за беспорядок, и они садятся на край кровати.
Они не произносят ни слова. Окно открыто, и в комнату с улицы долетают различные звуки: стук колес, хлопанье дверей, плач ребенка, сердитые голоса мужчин, переругивающихся друг с другом, но им эти звуки кажутся очень далекими. Они чувствуют себя в изоляции от внешнего мира за стенами комнаты. Комната – как остров.
Он целует ее. Это не такой поцелуй, как раньше. В нем больше нежности, но и больше страсти, потому что сейчас они одни, никто не смотрит на них, и им некуда спешить. Ей хочется, чтобы поцелуй не кончался.
Дрожащими руками он расстегивает ей платье – застежка у платья на спине и пуговицы идут до самой талии. Она чувствует неотвратимость того, что должно произойти, и с удивлением сознает, что не испытывает ни малейшего страха, хотя, казалось бы и должна. Все просто и ясно, все решено. Она позволит ему сделать все, что он захочет; она не будет возражать, что бы ни случилось. Она не может иначе, не может больше ждать.
Он по частям снимает с нее одежду. Тело у нее теплое и податливое, но прижимается она к нему с неожиданной силой.
Последнее, что она слышит – это начальные такты какой-то знакомой мелодии,
Он принес шерстяной халат и накрыл Хенни. Света он зажигать не стал и комната была погружена в полутьму, в синие сумерки; в ней царила атмосфера величайшего покоя. То, что она находится с ним в этой комнате, казалось Хенни самой естественной вещью на свете.
– Какая ты красивая, – сказал он. – У тебя изумительные шея и плечи. Когда ты одета, об этом и не догадаешься. Тебе следует носить яркие платья с низким вырезом. Почему ты этого не делаешь?
– Мама говорит, что мне не идут яркие цвета.
– Она не права. Не понимаю, почему она так к тебе относится. Впрочем, может, она и сама этого не понимает.
– Тебе не нравится моя мама. Не пытайся отрицать, я знаю.
– Я мог бы подружиться с твоим отцом. Но даже он, я уверен, считает, что я тебе не пара.
Она представила, какой трудной, полной испытаний может оказаться их совместная жизнь, жизнь, от которой ожидаешь лишь счастья. Она попыталась объяснить:
– Дело не только в снобизме, хотя, конечно же, они снобы. Но жизнь сурово обошлась с ними. Во всем виновата война.
– Расскажи мне, ты никогда об этом не говорила.
– Война раздавила их. Однажды во время налета какой-то солдат выстрелил в моего деда. Дед упал с балкона на лужайку перед домом, но умер не сразу. Мама всю ночь простояла около него на коленях. Она была тогда совсем юной. – На нее вдруг нахлынули любовь и жалость к матери. – Когда-нибудь я расскажу тебе больше, – продолжала она. – О том, как был продан чудесный дом. Папа говорит, они продали его за бесценок, но все равно они не могли содержать его. Да и в любом случае папа хотел перебраться на Север.
– Милая Хенни, как же я рад, что он это сделал. Ей пришла в голову еще одна мысль.
– Разве не удивительно, что ты оказался знакомым дяди Дэвида. Не будь вы знакомы, я бы ни за что не осмелилась подойти к тебе.
– О, он изумительный человек. Надеюсь, его отношение ко мне хотя бы наполовину такое, как мое к нему.
– Он очень хорошо о тебе отзывался, – ответила Хенни.
Когда-нибудь она расскажет ему, что еще говорил дядя Дэвид, и они вместе посмеются. Ох уж эти старики, скажут они…
Она зашла за дверь и стала одеваться. Странно, она совсем не стеснялась, когда он раздевал ее, а сейчас вдруг почувствовала смущение.
– Хенни, я хочу сказать тебе кое-что, – услышала она.
Он скажет, когда мы поженимся.
– Обещаю, что тебе не придется беспокоиться. Я очень осторожен. Ты не забеременеешь.
Почему вдруг она вздрогнула от стыда? Потому что… минуты наслаждения могут иметь такие пугающие последствия…
– Хенни, ты слышала? Я сказал, чтобы ты не беспокоилась. Верь мне.