Золотая чаша
Шрифт:
– Чтобы я мог что? – спросил вошедший в комнату Генри.
– Попутешествовать, мой дорогой. Ты уже много лет не отдыхал по-настоящему.
– Но я же все время зову вас поехать с нами этой зимой во Флориду, – сказала Флоренс. – И ты бы с нами поехала, Хенни. – Она повернулась на стуле и посмотрела на сестру. – Послушай, я хочу, чтобы ты дала мне честное слово, что зимой с нами поедешь.
У Хенни взмокли ладони. Перед глазами словно вспыхивали огни, вызывая головокружение и тошноту.
– Я постараюсь, – еле выдавила
Она чувствовала себя совсем больной. Живот сводило. У нее часто бывало такое состояние в последние пару недель.
– Что значит постараешься? Какие у тебя могут быть дела? – воскликнула Флоренс и, так как Хенни не ответила, добавила: – Или у тебя есть дела?
Этим вопросом она словно дала сигнал.
– Давайте не будем ходить вокруг да около, – вступила в разговор Анжелика. – Ты встречаешься с этим Ротом и ни с кем больше уже слишком долго.
Хенни опустила голову. В поле ее зрения оказались ноги: Флоренс в изящных остроносых туфлях прижаты одна к другой; папины в старых поношенных – ему давно пора купить новые – словно приросли к полу; мама притоптывает одной ногой.
– Ну что ты молчишь, Хенни? Скажи что-нибудь. «Что я могу сказать? Да только то, что я люблю его, готова умереть за него, а ему я больше не нужна».
– Хенни! У тебя такой вид, будто наступил конец света. В чем дело?
«Как странно, он сказал то же самое – это еще не конец света». – Подняв голову, она вытянула руку.
– Я бы хотела чашку чаю. Я еще не пила чай. «Может, от чая у нее успокоится живот».
Они спланировали этот разговор. Он возник не случайно. Они ждали ее. Именно для этого Флоренс и приехала в воскресенье. Они сидели вокруг нее полукругом, и Хенни вспомнилась гравюра, на которой был изображен олень, окруженный гончими. Понимая, что выхода нет, ненавидя их за то, что они с ней делают, она тем не менее понимала, что они правы.
– Что вы от меня хотите? Что я должна сказать? – выкрикнула она, нарушая чинную атмосферу комнаты.
– Мы всего лишь хотим знать, что происходит, – ответила Анжелика. – Разве у нас нет на это права? Разве ты нам безразлична?
«Смотри, чтобы тебя не стошнило на ковер», – подумалось Хенни.
– Мама имеет в виду, – спокойно добавила Флоренс, – достигли ли вы какого-то взаимопонимания.
Это было невыносимо, сегодня все было невыносимо. Хенни бросила умоляющий взгляд на отца – пусть он прекратит все это, пусть избавит ее от этого допроса, но он сидел с опущенной головой и чистил трубку. Он не собирается помогать ей, и впервые она не почувствовала к нему жалости.
– Мы знаем, – продолжала мама, – что ты встречаешься с ним чаще, чем говоришь. И не думай обмануть нас своими отрицаниями. Какое-то время это тебе удавалось, и мы тебе верили, но теперь этому пришел конец, Хенни. Пора нам обсудить все откровенно.
Ах, эта маленькая комната, где им было так хорошо, где они любили друг друга.
– Обсуждать откровенно
– Может, твоему отцу следует поговорить с ним и выяснить, что скрывается за этим «нечего».
Это был нечестный прием, это уже походило на травлю.
– Нет, не надо, – вскрикнула Хенни и еле слышно добавила: – Ему нужны деньги. Он не может позволить…
Анжелика поставила чашку.
– Что? Он, значит, ищет богатую невесту?
– Мама, как ты можешь так говорить? Именно ты! Дэн равнодушен к деньгам. Богатство ему не нужно, – слова душили ее.
– Но ты только что сказала, что ему нужны деньги. Значит, он к ним не равнодушен. Не будь ребенком, – и прикоснувшись к руке дочери, Анжелика добавила с необычайной мягкостью: – Хенни, дорогая, чтобы вести хозяйство, нужны деньги. Даже прислуге, приходящей убирать квартиру один раз в неделю, приходится платить полтора доллара. Он говорит, откуда он собирается взять их?
– Он преподаватель. Зарплата у него маленькая.
– Люди живут и на такие зарплаты, – сказала Анжелика, противореча самой себе.
Хенни молчала. В квартире наверху кто-то ходил, и от этого хрустальные подвески на люстре тихонько звенели. Никакие другие звуки не нарушали тишину, наступившую в комнате. Все ждали, что скажет Хенни.
– Я не могу сейчас разговаривать, – проговорила она наконец. – Я неважно себя чувствую. Неужели вы не видите, как мне плохо?
– Видим и видели раньше, поэтому и завели этот разговор, – ответила Анжелика.
– Мне плохо потому, что я, кажется, простудилась, единственное, чего я хочу – это остаться одной, – закричала Хенни так, что все отпрянули.
У нее мелькнула мысль, что до сих пор не было случая, чтобы она кричала на них. Ее голос стал внезапно ее оружием. Все встали. Флоренс подошла к зеркалу надеть шляпку, которую украшала маленькая темно-синяя птичка, сидевшая в вуалевом гнездышке.
Обращаясь к отражению Хенни в зеркале, она проговорила:
– Мы хотели как лучше, дорогая. Но я вижу, что сейчас не самый подходящий момент для обсуждения чего бы то ни было. Может, в другой раз.
Хенни стояла у окна, наблюдая, как птичка, вуаль, соболиная муфта и бархатные рукава уезжают в экипаже. Она почувствовала на плече руку отца.
– Могу я поговорить с тобой, Хенни? Всего пару минут, потом пойдешь ляжешь.
Анжелика понесла поднос с чайной посудой на кухню – у Эйлин сегодня был выходной.
– Не сейчас, папа.
Он бы мог прийти ей на помощь. Впрочем, может, он слишком устал. Он всегда был усталым. Отец быстро заговорил:
– Я не хочу, чтобы кто-нибудь обидел тебя, Хенни, только и всего. Я знаю, твоя мать и сестра беспокоятся о вещах, которые тебе безразличны, но и за тебя они тоже беспокоятся. Тебе не нравится способ, каким они проявляют свою заботу, но они любят тебя. Ты и сама это знаешь, правда?