Золотая гора

Алферова Марианна Владимировна

– Вы безумные, - тихо проговорил Генрих.
– Воскрешение - это падение энтропии. Такое под силу только богам. Но разве вы боги?

– А ты попробуй без всяких расчетов рвануться вверх и взлететь! усмехнулась Ядвига.
– Вдруг получится?

Генрих хотел возразить. Но вдруг показалось ему, что он сможет подняться выше всех и всего. Даже выше Сада.

– А плевать нам на энтропию, - подбоченилась Футурова.
– Мы воскреснем. А вы будете нам завидовать и пытаться украсть у нас наши удивительные достижения.

– Жмыхов надо поливать в земле, - сообщил Трашбог и рыгнул. Он был вульгарно

пьян.

– Да, мы, бизеры купили интеллект, но вы отобрали самую жизнь. Сад высосал из жмыхов остатки сил. Вы всех обманули. И вы это знаете. И вам не нужно никого воскрешать. Куда вы их денете, если жмыхи в самом деле воскреснут? Знаете, сколько жмыхов лежит в земле? Кому нужны эти гнилые уродливые существа? Ведь вы знаете: они гниют в земле. Заживо гниют!
– не уступал Одд.

– Опять он со своей арифметикой, - презрительно фыркнула Ирочка. Неважно - сколько жмыхов. Папаша всех поднимет.

– Помогите!
– донеслось из Сада, и все вздрогнули, будто это был вопль воскресающего Папаши.

Гости во главе с хозяйкой выбежали на террасу. В сумраке белой ночи легко можно было разглядеть несущегося меж стволов человека. Он взбежал по ступеням и грохнулся в ноги Ядвиге.

– Вы должны воскресить меня!
– прокричал он странным хриплым голосом, то ли взрослым, то ли детским.
– Вы должны воскресить всех! Пусть ОН воскресит! Я говорил ЕМУ об этом... ОН знает...
– Шустряк умоляюще смотрел на Одда, что стоял возле мраморной колонны чуть позади остальных.

– Шустряк?
– изумился господин Бетрей.
– Как он попал сюда? Как Сад пропустил его?

– Пропустил, - тихо сказал Ядвига, отступая.
– Потому что теперь это не только Шустряк.

– Ведь это невозможно, чтобы он жил во мне, - причитал Шустряк уже своим, низким голосом.
– Я так не смогу... Тело я нашел и прикопал в Траншее. Ведь папаша обещал, что все встанут... Сегодня... Сегодня вечером... А дольше я не выдержу.

– Кого ты прикопал?
– спросил Одд, и голос его дрогнул.

– Лео... Леонардо... Он встанет... Он сегодня встанет...

– Нет, Шустряк, никто никогда не встанет, - покачала головой Ядвига и тяжело вздохнула и пошла назад в залу. Все двинулись за ней. Шустряк полз на коленях.
– Генрих прав: из всех, кто закопан в Траншее, остатки энергии высосал сад. Видишь яблоки, Шустряк?
– она махнула рукой в сторону вазы, полной огромных ярко-красных яблок.
– Вот они, жмыховские жизни, формула бессмертия для немногих, допущенных в Сад. Папаша обещал, что Сад вберет в себя отраву, очистит души жмыхов, а земля даст им новую энергию. Возможно, он даже верил в то, что говорил. Особенно, когда сам ложился в землю жмыхом. Но Сад высосал остатки жизни из прикопанных, их энергию вобрали в себя эти яблоки. Мы едим яблоки и остаемся молодыми. Десять лет, двадцать, тридцать, сорок... Хочешь яблочко, Шустряк?

– Воскресите, - бормотал оператор, прижимая к губам подол Ядвигиного платья.
– Он лучше. Он настоящий. Он - Леонардо. А я - пиявка, любитель опивок, раб чернушников, прислужник Бетреев. Сегодня годовщина. Все встанут. Папаша встанет, и жмыхи, и Лео, настоящий Лео...

– Это невозможно!
– раздраженно воскликнула Ядвига, пытаясь выдрать из его рук подол платья.
–

Мне тоже его жалко. Он был такой умница. Хочешь, возьму тебя на службу? Я буду звать тебя Леонардо.

– Воскресите!
– Шустряк молитвенно сложил руки и весь затрясся от слез.

– Мы получили бессмертие, картины, деньги. А воскрешения не получилось.

– К чему пустая болтовня!
– возвысил голос Трашбог.
– Идем, вскроем могилу и спросим у Папаши, что нам делать. Я уверен: сегодня наш час. Папаша встанет и воздаст каждому. Вспомните предсказание: "В день моей годовщины"...

– Нет уж, я никуда не пойду, - забормотала Дина заплетающимся языком.
– Там сейчас холодно и комары кусаются. Скорее редька яблоком станет, чем Папаша воскреснет.

Ядвига не ответила и первой двинулась вглубь сада. За ней, с независимым видом, давая понять, что все это ерунда, пошла Футурова.

Шустряк смотрел им вслед и шмыгал носом. И тут кто-то тронул его за плечо.

Он обернулся и увидел Генриха.

– Пойдем со мной, - предложил бизер.
– Я тебе помогу. Тебе и себе. Всем.

– И Леонардо?
– с надеждой прошептал Шустряк.

– Я же сказал, всем!

...Спотыкаясь, брела пьяная компания через Сад. Впереди Ирочка Футурова несла фонарь и лопаты, за нею шествовал Трашбог, а следом брела Дина в обнимку с Бетреем. Ядвига замыкала шествие.

Генрих смотрел на них из глубины сада, и ему представлялось, что это группа бродячих комедиантов заблудилась в лесу, и теперь идет, куда глаза глядят, после провалившейся премьеры "Короля Лира". И тут же перед мысленным взором Одда все превратилось в картину: вертикальное, непременно трапециевидной формы полотно, чтоб /уже книзу, а сверху растущее вширь, как крона дерева, и на полотне безумное сплетение буйных ветвей, а внизу, под их сенью - крошечные пестролоскутные марионетки, подвешенные на веревочках к огромным и равнодушным деревьям.

Марионетки вышли на поляну и остановились. Медленно, будто опасаясь чего-то, приблизились к черному квадрату. Бетрей взял лопату и принялся копать. Остальные стояли, наблюдая. Черная земля была рыхлой. Неожиданно Бетрей опустился на колени и принялся ощупывать землю руками. Пальцы его ухватились за край полусгнившей тряпки. Бетрей потянул. Земля зашевелилась, и жмых стал подниматься. Пронзительно, как ночная птица, закричала Дина.

– Да свершится воскрешение!
– возопил Трашбог и поднял к небу свою киберовечку.

Руки жмыха ухватились за край ямы, рывком распрямилось тело. Как механическая, вскинулась потемневшая голова с провалившимся носом. Клочья черных волос свисали вдоль запавших щек. Внезапно веки жмыха поднялись, белые светящиеся глаза уставились на людей.

– Папаша!
– взвизгнула Дина, а Ирочка уронила фонарь.

В эту минуту Генрих ощутил, что внутри него заключена вечность. Но она не принадлежала ему, Генриху Одду перворожденному, и даже не Иванушкину, чья жизнь полностью до последней капли теперь перешла к нему. Она была как драгоценный сосуд, наполненный живой влагой, и надобно было эту влагу расплескать и напоить запекшийся рот огородов. Безмерная радость переполнила Генриха. Он запрокинул голову, глядя на недостижимые кроны, и раскинул руки, будто собирался лететь.