Золотая клетка для синей птицы

Леонтьев Антон Валерьевич

– А что именно тебе известно? – спросил Резниченко. – Хотя, Боря, я тебе не верю, наверное, ты сочиняешь!

– А вот и не сочиняю! – воскликнул протестующе Куликов. – Ой, мне плохо, подожди!

Им пришлось задержаться около кустов. Куликов, придя в себя, продолжал:

– Мне никогда никто не верит. И зря! Думают, что Боря Куликов алкаш, последний разум пропил. И не понимают люди, что на самом деле я черпаю вдохновение, мне водка жизненно необходима. Это же эликсир жизни…

– И что же ты такое знаешь, Боря? – вернул его на прежнюю стезю Резниченко.

– Да

хотя бы то, что убивал не один Таранцев. Да, не один! Это для того, чтобы выгородить кое-кого, запустили такую версию в оборот. А виновников было трое, и всех их я знал…

Они подошли к серому семиэтажному зданию с двумя подъездами. Свободный художник провозгласил, задрав голову:

– Вот он, мой родимый дом. Там я и живу, посмотри на самый верх, видишь стеклянную мансарду? Моя собственная, приватизированная! Ко мне уже подкатывали несколько богатых, хотели купить, один предлагал взамен комнатенку в коммуналке. Надо же, нашли дурака! Так я на это и повелся! Я же не идиот, чтобы свои хоромы на пять ящиков водки променять! Я совсем не такой дурак, каким меня представляют, а очень даже умный!

Светлана снова обернулась. Она никак не могла избавиться от назойливого ощущения, что за ними кто-то идет. Фигура, которая возникла из ночного тумана, оказалась дамой с собачкой. Вот кого она все время боялась… Надо же, какой глупый страх.

– Пошли, я вас угощу кофе с коньяком, – сказал Куликов, – для настоящих друзей мне ничего не жалко! Мы ведь настоящие друзья, не так ли?

– Точно, – подтвердил Резниченко, открывая скрипучую дверь. – Ну и темно у тебя в подъезде, Боря.

– Подростки, сволочи, расколупали все лампочки, – ответил тот. – У нас лифта нет, так что придется подниматься на самый верх. Ох, едва не упал!

Их восхождение длилось целых пятнадцать минут. Куликов то и дело отдыхал, крича на весь подъезд, что он – и только он! – знает всю правду о смерти Оксаны Винокуровой. Светлана услышала, как внизу хлопнула дверь. Кто-то вошел в подъезд, но звука шагов она не уловила. Опять страхи. Нет, так больше нельзя!

– Их было трое: Таранцев, Стаховский и Безбородько, наш юный прынц, – разглагольствовал Борис. – Папаша последнего, всемогущий директор аметистого завода, и выгородил своего сыночка. А Стаховский подсуетился, оказался в числе невиновных, хотя принимал участие в изнасиловании. Не повезло одному Федьке… Но как подумаю, что Безбородько мог и меня подставить, так радуюсь – какое счастье, что следователь оказался умным. Повезло мне с ним… Вот мы и пришли. Подождите, где же ключ! И включи свет, тут у меня своя лампочка.

Щелкнул выключатель, последний этаж залил тусклый свет. Они находились перед высокой деревянной дверью, на которой висела латунная табличка «Б.В. Куликов, художник-экспрессионист».

– Это я специально заказал, чтобы каждый знал, кто здесь живет, – горделиво произнес Куликов. – Я единственный в этой деревне экспрессионист, уверен, обо мне скоро все заговорят. Где же ключ, я что, потерял его?

Куликов обшарил все карманы, наконец отыскал

и выудил большой ржавый ключ, вставил его в замочную скважину, повернул несколько раз. Дверь скрипнула.

– Проходите, – сказал он. – Вот и мое скромное жилище!

Они прошли в просторный коридор. Светлана задела рукой что-то массивное. Куликов включил свет. Весь коридор был заставлен и завешан холстами и картинами. Почти на всех полотнах повторялся один и тот же мотив – глиняный кувшин, стоящий на грубо сколоченном столе, несколько фруктов и кособокая тыква.

– Я уже двадцать лет работаю над этой композицией, она называется «Осенний урожай», – с гордостью провозгласил Куликов. – У меня почти тысяча таких картин. Хочешь, подарю одну?

– Почту за честь, – льстиво сказал Резниченко. – Но давай ты потом завернешь нам свой шедевр.

– Да, сейчас обещанный кофе. Вы подождите меня в зале, я быстро!

Куликов исчез в кухне. Светлана, бросив туда мимолетный взгляд, поняла, почему от свободного художника ушли три супруги – грязь на кухне была многовековая. Везде громоздились пустые бутылки и пивные банки, пол покрыт толстым слоем грязи. В квартире не убирались как минимум несколько лет.

В центральной комнате, которую Куликов именовал «залом», стоял огромный мольберт с покрытым простыней шедевром. В большое окно можно было видеть панораму ночного Усть-Кремчужного.

– Я так и подозревал, что Куликов что-то знает, – прошептал Резниченко. – Сейчас мы из него и вытянем всю информацию.

Борис, вернувшись с треснувшим подносом, на котором стояли три грязные чашки с подозрительным содержимым, сказал:

– Вот и мой кофе, прошу.

– Спасибо. – Резниченко с опаской взял чашку, понюхал ее и поставил на подлокотник кресла. – Я горячий не люблю, пусть немного остынет. Итак, Боря, ты говоришь, что убийцей был не только Таранцев. Ну-ка, расскажи нам правду!

Куликов, погладив бороду, ответил:

– А ты ведь не учился со мной в параллельном классе, не так ли? Пока я готовил кофе, заглянул в фотоальбом, в нем снимки всех трех классов… Там нет никакого Паши Резниченко. Да и молодой ты слишком, парнишка. Говори, ради чего спрашиваешь о смерти Оксаны? И кто ты вообще такой?

Светлана рассмеялась – надо же, Куликов оказался вовсе не таким дурачком, каким представлял его себе Павел. Он все давно вычислил и теперь наверняка потребует денег. Так и произошло. Резниченко, помявшись, не стал скрывать, что интересуется этой историей, как журналист.

– Ну вот, теперь мне все понятно, – произнес Куликов. – А женщина, она тоже об этом пишет? Значит, вы вдвоем занимаетесь одной темой. Ну что ж, ребятки, скажу я вам, вы попали именно к тому, к кому нужно. У меня в жизни есть два любимых занятия – живопись и детективы. Меня это дело всегда занимало…

Куликов, подойдя к полотну, сдернул желтовато-грязную простыню, обнажив свой шедевр. Светлана присмотрелась – на холсте была изображена обнаженная девушка с закрытыми глазами и подвернутой ногой, лежащая на куче сухих листьев.