Золотая лихорадка
Шрифт:
Она сама встала к штурвалу, умело стала разворачивать судно и засмеялась. Подобрала юбки и как провалилась в люк.
Вошел капитан, а снизу, оттуда, где исчезла Дуня, появился рулевой.
«Паря, Дунька! – подумал Иван. – Осрамила меня перед всей командой! Хотя, кто что знает! Я учил, показывал, хвастался… Всем известно, что хозяин-промышленник, значит, купец, то есть самодур! Так показывают нас в театре, так знают все люди!»
Холодный ветер у Тамбовки в устье Горюна стал еще сильней. Под вечер пароход бросил якорь.
– Это че же! Не мой ли внук? – воскликнул Спирька.
– Тятя! – обрадовалась Дуня.
– Иван! Эй, Иван! – крикнул Сильвестр.
– Ты заезжай к нам. Погости! – звал Родион Шишкин.
– Нет, некогда. Пароход ждут внизу.
– Отправь пароход. А сам оставайся, – сказал Родион.
Иван увидел, что к трапу сбежались женщины и девушки. Они обнимали Дуняшу.
Она повернула голову и посмотрела на Ивана, словно что-то хотела сказать ему своим долгим взглядом.
– А водка есть? – спросил Иван.
– Когда у приискателей водки не было!
– А вы давно оттуда?
– Да кто когда!
– Я только что! – сказал Родион. – Иди, друг!
– Что там? Кого еще убили?
– Никого больше… Да ты, чудак, сойди, погости у нас…
– Да лучше вы ко мне…
Мужики охотно пошли на судно.
– Это можно.
Поваренок расставил в салоне рюмки, закуску и графин с водкой.
– Слушай, ну зачем мы тут в клетке с тобой будем сидеть. Это же срам, пить из рюмок. Стыдно. И выйти нельзя. Живот схватит, и не втиснешься в этот ватер… Пойдем, слушай, ко мне, – говорил Родион пропустив несколько рюмок.
– Ну, ладно, паря! Уговорили! Я и сам по твоей Тамбовке соскучился. Пойти? А как пароход? Ведь я могу у вас загулять! Пароходу надо спешить на промыслы.
– Ну вот и хорошо. А то уж люди говорят, что ты боишься Горюна, что тебя, мол, бог тут когда-нибудь накажет…
Бердышов надел свою куртку с накладными карманами. У трапа он сказал капитану:
– Пусть команда сегодня отдохнет. Свежей рыбы возьмем утром в деревне. Здесь рыбачат еще. Если я задержусь, к своим поисковщикам поеду на прииск, то дам знать. Завтра пойдете без меня прямо в лиман к Петру Ильичу. Я сам доберусь до города.
Иван вошел в знакомую избу Спиридона, где так любил он, бывало, посидеть за столом… Тут все по-прежнему. Чистые стены из гладко отесанных бревен, та же самая лавка еще живет, тянется от дверей до переднего угла с иконами в тамбовских полотенцах. Дверь открыта в высокие новые комнаты в пристройке, и там слышатся детские голоса.
Спирькина жена Арина подала ему красную руку. Арине уже за шестьдесят. Ее лицо в глубоких дряблых морщинах, но она тонка и легка, подвижна, как девица. Лицо ее ожило и засветилось, как у Дуни. «Износа ей нет!» – подумал Иван.
– Тут плечами за стены не заденешь,
– Печь у нас всегда топлена. Давай вспомянем старое время, нам еще жить надо! – сказал Спирька.
– Нет, Иван любил гулять не у тебя, а у меня, – ответил Родион.
– Ну, это пустяки! Это вы тогда дурили… Что же у тебя хорошего! Только что он с Горюна пьянствовать к тебе приезжал…
Дуня вышла и что-то шепнула матери.
Арина уже заметила, что дочь словно не в себе. Принесли кислой капусты с брусникой, грибов, ягоды. На столе появились открытые консервы, сушеное и копченое мясо, рыба. Задымились горячие пельмени.
Мужики чокнулись и выпили по стакану.
– Мне на прииске не нравится, – сказал Спиридон и стал закуривать. – Больше на золото не пойду. Грязная работа. Да и все говорят, что скоро бражку разгонят. Там преступления начались.
Мужики разговаривали то шумно, то тихо… Время шло. Дуняша исчезла, отвела детей в баню, вымыла их, уложила и сама прилегла. А в избе все говорили и говорили. Помянули, что делается и как живут люди в тех городах, где был Иван.
Но разговор все возвращался к здешним событиям.
Дуне не спалось. Мать пришла и прилегла на кушетку под зеркалом. Дуня услыхала через открытую дверь, как Родион вдруг громко воскликнул:
– Давай, зови девчонок, девок ли… Пусть поют. Давай гулянку устроим, помнишь, как тогда…
Арина вздохнула, как бы говоря дочери, чего, мол, только пьяные не затеют. Тяжкое это дело, управляться с пьяными мужиками.
– Но тогда у нас и девок не было песни петь, девчонок маленьких согнали, как в полон. И они нам пели. А теперь Тамбовка славится на весь Амур… Какие красавицы у нас произросли.
– Высватанные, – сказал Сильвестр, – то есть привезенные.
– Нет, свои… Ну, давай, соберем всех песни петь и посмотрим, какие лучше. Пусть поют!
– Нам уж недолго жить осталось, пусть ублаготворят! – поддакнул Спирька.
Дуня всегда помнила, как еще девчонкой однажды подняли ее ночью со сна. В избе у Родиона была гулянка, и пели хором и плясали, кто-то играл на бандурке. Иван, вернувшийся с Родионом с Горюна, сильно пил, но пьян не был, как всегда, и потянул вдруг ее плясать. А потом…
Только лишь потом узнала Дуня, почему в тот вечер мужики были какие-то странные, как чудные.
А Иван тогда так разгулялся, развеселился, так ожил, что стал шутить с ней, с девчонкой, как с ровней, как с девицей. Он был и красив и удал, ловок. Она помнила, как его качнуло, пьяного, как он потянулся к ее шее, и она поняла, что он бы хотел ее поцеловать. И ей захотелось испытать этот поцелуй. А он отвел голову и разогнулся. Сам же Родион тогда крикнул: «Молоденькая, а как ожгла!» В самом деле, сама того не зная, она и его и себя ожгла. А пьяные мужики подогревали ее своими шутками. С тех пор она стала многое понимать…