Золотая ловушка

Батенёва Татьяна

Километра через полтора распадок расширился. По пологому склону они поднялись выше. Заросли багульника наполняли воздух таким плотным дурманящим запахом, что его, казалось, можно было резать ножом. Вперемешку с багульником росли невысокие кусты голубики, мох под которыми был усыпан слоем опавших синих ягод. Подвядшие ягоды висели и на кустах.

Маша немедленно сбросила рюкзак и стала собирать ягоды в ладонь и есть прямо так, из горсти. Ее примеру после некоторого колебания последовал и Берг.

Голубика была настолько

переспевшей, что давилась в пальцах, окрашивая их в фиолетовый цвет. Губы и язык стали иссиня-черными, и Маша хохотала, глядя на аккуратного Берга, который стал похож на какого-то киношного вурдалака. Петрович ягоды не ел, только посмеивался над детским восторгом Маши и смущением Берга. Через полчаса двинулись дальше.

Когда стало темнеть, Петрович быстро поставил палатку, соорудил кострище. Маша и Берг натаскали валежника. При этом Берг ходил за Машей по пятам, пока она не остановилась и не посмотрела на него в упор.

— Андреас, у девушки могут быть в лесу интимные дела! — смеясь, погрозила она пальцем.

Берг смутился: «Да-да, Мария!» — и резво потащил огромную корягу к костру.

Небо густо посинело, будто тоже наелось голубики. Петрович помешивал очищенной от коры палочкой свой «кондёр», от которого шел умопомрачительный запах.

Маша сидела на валежине и не отрывала глаз от огня. Берг пристроился за ее спиной.

— Петрович, а правду говорят, что на Императорских ваннах клад японцы зарыли? — задумчиво спросила Маша. — Кирилл Карагодин нам рассказывал.

— Кирилл? — переспросил проводник, пробуя с ложки кондёр. — Это еще ничего. У нас некоторые большие люди то же самое говорят, народу голову морочат. Чего им тут зарывать? Когда их с Курил вышибли, тут одни военные стояли — летчики и артиллерия легкая. В сороковые годы, правда, барахло военное находили, фляжки там, котелки, боеприпасы…

— Да нет, я про старинный клад, — перебила его Маша. — Вроде какой-то император тут сокровища зарыл, так как боялся переворота и отлучения от власти. Хотел богатство уберечь на случай бегства.

— Не знаю таких исторических фактов, — покрутил седой головой Петрович. — На купания в ваннах знать японская сюда приплывала, вроде даже в годы войны сам император Хирохито, это известно. Кстати, именно ранней осенью, когда море более или менее спокойно. Лечились тут, отдыхали. Вроде курорта у них тут было. И то, думаю, с Хоккайдо, не дальше. Из Токио далековато ехать.

— Нет, тут бывал принц Хироясу, — внезапно подал голос Берг. — Мне рассказывали в Японии, что он тут лечил своего сына, который тяжело болел. И мальчик поправился. — Берг вдруг охрип, словно у него была ангина.

— Ты что, Андреас, не простудился? — повернулась к нему Маша.

Он сидел, напряженно подавшись вперед, неотрывно глядел в костер.

— Что? — вздрогнул Берг. — Нет-нет, Мария. Немного устал, это ничего.

— Про принца Хироясу

не читал, не знаю, — снял котелок с костра Петрович. — А ванны действительно целебные, это точно. Сам спину лечу там, когда радикулит скрутит. Это и есть самый настоящий клад. Только добираться далеко и неудобно — а то бы можно такой курорт отгрохать! Садитесь ближе, будем ужинать.

В ночном густо-синем небе переливались крупные махровые звезды, похожие на осенние астры. Одна заглядывала в дырочку палатки прямо над Машей, подмигивала по-свойски. Под своим индивидуальным навесиком из серебристой пленки у куста кедрача давно затих Петрович — по-солдатски лег на бок и тут же заснул. А Берг все ворочался, вздыхал. Маша улыбалась в темноту, вспоминала школьный роман, который начался в девятом классе вот так же, в походе.

Миша был полукровкой, темные кудри и крупные сливовые глаза получил от матери-армянки. Тогда ей казалось, что он самый красивый мальчик во всей школе, нет, во всем мире. Миша так же лежал в спальнике рядом, боялся пошевелиться. А у нее сердце колотилось так, что, казалось, слышно на всю палатку. Потом он осторожно дотянулся к ней и ко ротко поцеловал сухими губами в щеку. Маша дернулась, их губы встретились, дыхание остановилось…

— Мария! — шепотом позвал Берг.

— Я сплю, спокойной ночи, — раздельно вполголоса произнесла Маша сквозь улыбку.

— Да-да, прошу прощения, спокойной ночи, — сник Берг.

— Ну что тебе, бессонный ты мой! — Маша повернулась в его сторону. — Говори!

— Мария, я хотел напоминать, что жду твоего ответа.

— Прямо сейчас? Может, все-таки потерпим до утра? — едва не захихикала Маша. Ей казалось, она и в темноте видит выражение лица Берга — детскую смесь упрямства и стеснительности.

— Да-да, конечно, до утра! — обрадовался Берг, поняв ее по-своему. — Конечно, потерпим до утра! Спокойной ночи! — Но долго еще ворочался и вздыхал, мешая Маше уснуть.

Утром она проснулась в палатке одна. Откинула полог, выглянула наружу. Все было залито густым молочным туманом, не видно было даже кострища. Она выбралась из спальника, надела брюки и куртку, постояла у палатки. Туман колыхался плотными слоями, сквозь него не доносилось ни звука. Маша покричала: «Петро-вич! Андре-ас!», но голос тонул, словно в вате. Никто не отозвался.

Холодный туман заползал за воротник куртки, в рукава. Стало страшно. Вдруг снизу, из распадка, донесся какой-то треск, и к палатке вышел Петрович, волоча за собой огромную валежину.

— О, проснулась, сейчас костер разведу, чаю вскипятим! — бодро проговорил он. — Андрюха встал?

— Это я у вас хотела спросить, — испугалась Маша. — В палатке его нет.

— Как нет? Я уходил с полчаса назад, вы оба спали как сурки, — встревожился Петрович.